— Учёные всегда стараются извлечь максимум выгоды из сложившихся обстоятельств.
В этом он, безусловно, прав.
— Говорите, древнее зло… но со всем человечеством ему не справиться. Я передам книгу Бостонскому университету и, опосредованно, — всему миру. Обрушится занавес, и книгой уже никогда не испугаешь.
— Позитивный настрой! — Воскликнул он, изображая одну из форм тоски, смешанной с умилением.
— Одна книга против всего человечества… Пауль!
— И победу одержит книга, уж поверьте. Вы должны всё тщательнее продумать.
— Так или иначе, я ваша последняя надежда.
Стоило мне закончить фразу, улыбка исчезла.
Он опустил глаза.
— Особенно настойчиво мне придётся просить о том, что вы вначале снимете проклятие с города и уничтожите скверну в храме…
— Не переживайте, я сделаю так, как вы скажите. И хорошо заплачу за людей и инструменты.
— Стоит ли…
— Да, и ещё понадобится провизия.
— Я с вас ничего не возьму, Джастин.
— Я, конечно, не располагаю большими средствами, но, господин мэр, за меня заплатит университет. К тому же, я не хочу, чтобы вы подумали, что я, как все, стараюсь «извлечь выгоду».
«Semper avarus eget». В итоге он согласился.
Я вернулся в отель и попытался отыскать отдохновение…
И, в какой-то момент, перестал слышать. И видеть. Но что-то ещё пытало мою воспалённую фантазию в тёмных чертогах. Не замечая соблазна, я сдался и принял мифических существ из далёких миров, нельзя сказать, что радушно. Помню — сияние.
Оно наполнило комнату и растеклось по пространству вокруг.
Дурные сны, где тысячи звёзд меркнут почти в одночасье. Тяга к древнему злу не даёт покоя с приезда. Я видел эволюцию ужасных видений, тени плясали у бушующего пламени, у костра, разожжённого прямо в центре города. И кто-то, с душераздирающим криком, прыгнул в объятия пламени.
Толпа не разбежалась. Они смеялись. Затем, взявшись за руки, ходили кругом, как по лучам беспощадного солнца. И будто граница разумного примешалась с безумием. Я и сам уже не так бурно реагировал на подобные случаи. «Ну подумаешь, ещё один не вынес проклятия книги». О, эта книга, она зовёт меня. И вскоре я должен буду ответить.
Перед глазами — тот самый танцующий труп. Его образ никуда не денется…
Однако, с рассветом всё стихло. Желая изгнать свой страх, я встал с кровати и с полчаса представлял, как умру: memento mori. И это, действительно, помогло не распластаться на полу, содрогаясь пред будущим днём.
Я вышел на людную улицу, слыша восторженные звуки. Не хватало лишь труб и литавр (картина какой-нибудь малоизвестной немецкой трагедии).
Один из прохожих спросил:
— Какого это, быть спасителем?
И я ответил:
— Странно. Не спрашивайте, хорошо ли мне спится.
Никогда не видел такой любви к человеку, слишком непривычно для того, кто привык изучать общество, запершись в четырёх стенах. Но стоило кому-то намекнуть, что я — чудак, так сразу гнев толпы оборачивался против него. Удивительно свойство живой материи — метаморфозы.
Со своей группой я должен был встретиться в предместье, во второй половине дня. До того — оставалось бесцельно блуждать по городу, но, быть может, это и к лучшему: так я смогу подготовить себя к долгой борьбе.
Мертвенный след запечатлела душа после томительного ожидания дня, во всяком случае, я понимал, что не выдержу следующей ночи, полагаясь на свою интуицию. Впрочем, её мистический дар до сих пор казался мне чем-то «за гранью», я привык к логике и категоричному мышлению. Но теперь от эмпиризма нет толка. Здесь всё погружено во мрак и отдаёт только мистикой.
Возможно ли постичь умом небытие? Мэру удалось заставить местных в это поверить. Но ни один из них не попытался опровергнуть его слова, как бывает во время смуты. И что ж? Его авторитет не пошатнулся. Как будто образы Аарона и тельца слились в один, вечный образ…
Любопытно, что отторжение зла и богохульство здесь приняли особо изощрённую форму — и разрастались, как кристаллы поваренной соли в охлаждённом растворе.
Терзала ещё странная мысль посетить бар. Ведь, если я скоро умру, то лучше ни в чём себе не отказывать. Я распахнул дверь, и вынужден был созерцать благодарные лица. Отвратительное ощущение притворной праздности, похожее разве что на сумму фальшивых признаний и поздравлений ко дню рождения, — глупо.
Покосившиеся оконные проёмы поблёскивали утренней мглой. Если представить, что Гефсиманский сад мог бы оказаться местом действия современной утопии, то здешний бар скорее напоминал типичную антиутопию, однако, меня, всё-таки, обожествляли (хотя я и не был узником, тираном, или Старшим братом).