Проклятый город… в этом вся его суть, — средневековая дикость, смешанная с какой-то полумифической неопределённостью. Тёмные аллеи сменялись — одна за другой, оставляя за собой лишь всепоглощающую пустоту, хотя, мы все знаем, fastidium est quies; ничто не вечно, и сами границы вечности уже неотличимы от горстки пыли, кружащейся на ветру, — по крайней мере, для нашего обречённого рода.
Ближайшая скука приманила меня пляшущей тенью и зовом из своих готических стен. Когда я попробовал приложить ухо к стене, крупицы пепла и солнечной сажи сразу же сложились в мозаику, подпитывая безумство моего уставшего разума, — истинно демоническая форма! Созерцая её, я не сумел даже выпрямиться в полный рост, как будто в спине торчал ятаган, ежеминутно принося новую порцию пыток и пробуждая интерес к собственной боли.
Думая об этом, я и не заметил, как на меня обрушилась сумма благодарных лиц (беспомощных маргиналов), но, сквозь их фальшивые улыбки, ещё просачивались шептанья и стоны, напоминавшие фрагменты тела современного Прометея. Но я не собираюсь бежать от своего естества, я — циник, и потому уверен в одном: виски, вот единственный источник настоящего — неподдельного пламени, болтливый хранитель наших тайн и секретов.
Одна прекрасная дама, махавшая веером в багровых тонах, настойчиво подзывая к себе. Однако, её восторженный трепет ещё не стал причиной пожара, моя голова сейчас была забита существами иного рода, не то что повидавшими жизнь, но готовыми поделиться некоторыми средствами по борьбе с этим причудливым миром в его кислотных тонах.
На отсыревшей стене висела почётная грамота. Пробежав по ней глазами, я обнаружил интересный стишок, отпечатанный старым готическим шрифтом. Впрочем, рефлексия, испытанная после прочтения, доставила мне определённое эстетическое удовольствие.
В горящем сердце мир мы обрели.
И мы поклялись стать его рабами.
Впотьмах мы вдохновлялись лишь стихами.
В горящем сердце мир мы обрели.
Ещё глашатай бездны меж мирами,
сказал, что выбор сделали мы сами.
В горящем сердце мир мы обрели.
И мы поклялись стать его рабами.
Ха! Никогда бы не подумал, что обнаружу здесь триолет. Подпись: А. Лун. Интересно, быть может, это какой-нибудь безумный поэт, или поэтесса, кричали о своей невостребованности, ненужности обществу? Замечательный слог, но, как жаль, что награда не будет услышана самим мастером.
Fiat…
Попытка отыскать честные умиротворённые глаза разбилась о шик утомительных поклонов и бессмысленных восклицаний. Ещё кто-то снаружи стучал молотком, создавая мотив для благозвучной мелодии рока. Всего несколько минут понадобилось, чтобы соскучиться по мрачному ощущению всепоглощающей тишины.
Владельца этих развалин звали «Роршах», видимо из-за пятен у него на лице, которые вызывали множество неясных ассоциаций, кроме избитых — бабочки и летучей мыши. Ноги Колосса, «Ангел Западного окна».
Обойдя толпу, я решил поинтересоваться, каково его настоящее имя. — Подумать только, никто не знал! И сам Роршах не понимал, зачем мне нужна «эта ненужная информация». Но я решил настоять на своём:
— Мой друг в студенческие годы тоже любил, когда его называли по производной фамилии. Не могу этого понять, может быть, вы мне объясните?
— А нечего тут объяснять. Это не какая-то кличка, а прозвище. Раз прижилось, значит народ считает, что «Роршах» есть отражение не только внешности, внешнего содержания.
— Символично…
— Ну и ещё так проще запомнить меня, мой образ. А это неплохая реклама.
— И в ней есть необходимость? Вы знаете, я не местный, но, разве, это не единственный бар в городе?
— Питейные заведения есть в предместье. Дело не в этом. Предыдущий мэр ввёл запрет на ввоз алкогольной продукции, а коктейлями рабочим настроение не поднимешь — и я иногда нарушал правила.
— А Пауль?
— В общем-то, Пауль знает, что с отчаянием словами бороться бесполезно.
— Всё настолько плохо?
— Не-ет. — Протянул он. — Но, дьявол его побери, мы смирились. Это ведь неизбежно?
— Вы о чём?
— Мы оказались в звёздно мгле, в немилости вселенной. Вам, как избранному, конечно, открыто многое. — Заявил Роршах. — Так почему бы не поделиться секретом?