— Я слышу зов… и всего-то. У меня есть идея, как сделать, чтобы безумие прекратилось хотя бы при зажжённых свечах.
Я опустил голову. Вдоль барной стойки тянулся след дешёвого эля.
— Посмотрите на этих людей.
Роршах указал на две тёмные фигуры, дрожащие вдалеке.
— Складывается впечатление, будто они что-то ищут. — Сказал я шёпотом. — Я прав?
— Их волнует будущее. Исключительно из-за вас, господин мессия.
— Причём тут я? А если и так, то…
— Вы подарили им надежду. Трудно признать то, от чего всю жизнь отказываешься, а вы не оставляете им выбора. Сейчас — либо надежда, либо смерть.
— Почему все здесь такие мрачные?
— Фатализм даёт преимущество над унынием! Когда не ждёшь ничего, кроме разочарования, и мир не кажется слишком жестоким.
— Позвольте вам процитировать одного «скромного гения».
— Пожалуйста.
— «Друг, всё, что ты любил, разочаровало тебя: разочарование стало вконец твоей привычкой, и твоя последняя любовь, которую ты называешь любовью к «истине», есть, должно быть, как раз любовь к разочарованию».
— О, знакомо!
Он рассмеялся. И, сделав неочевидный жест на уровне шеи, продолжил:
— Мы все, отчасти, нигилисты.
— Не сомневаюсь, но…
— Что, скажете, преувеличиваю?
— Это ведь и отличает человека от животного: способность испытывать разочарование. Когда приходит пора последней потери, после которой уже не можешь никому доверять и ни во что верить, — пора рыть могилу, становиться пустым.
— Но мертвецы не пусты изнутри. — Проговорил он, почти рассмеявшись из-за собственных спутанных мыслей. — С принятием смерти рождается личность. Когда она принимает смерть бога, то становится, я бы сказал, формой нового бытия — воплощения страсти, свободы.
— Жаль, что душа в эфирной оболочке не обладает категорией разума.
— Душа? — Переспросил Роршах. — Нас ждёт небытие. Скверно, что слухи о вечной жизни так расползлись по Земле, что каждый второй в них верит.
— Да, а иначе не было бы и смысла! Судьба, на самом деле, к нам милостива — это бальзам, который залечит раны, который сожжёт, когда придёт время.
— О, время! Источник боли и первопричина всего…
Сердце выпрыгивало из груди! Он что-то пробудил глубоко во мне, тишина, которая казалась спокойным омутом, вдруг превратилась в поющую бурю. Наш спор был лишён смысла, прямых доказательств уж точно, но мы загорелись, раскапывая кости гниющего божества и восхищались самим фактом участия в этом захватывающем мероприятии.
Но действие кончилось, и началась интерлюдия.
Окружающие глядели на нас с удивлением и некой опаской, как на последний экземпляр загадочной сущности, предоставленной смертным, как на сияющих аннунаков, устроивших гигантскую бойню. Для них — мы говорили на неземном языке, как метафизические порождения угрюмого Гипноса.
Я тяжело вздохнул. Я вспомнил причину искания — почему я избрал Логос своим единственным богом, кумиром. После каждой бессонной ночи, когда я надеялся, что умру молодым, познав всю глубину мира, именно синеглазый Логос переводил восхищение в плач, в строфу из элегии безымянного мастера. И я изучал коммос, как хорист в предвкушении великолепной трагедии.
Странное чувство, — как будто ты исполняешь решение, которое было принято кем-то другим! Но так лучше: это тоже наречие вечности.
— Взгляните-ка…
Он протянул мне обгоревшую записку, на которой тусклыми чернилами было выведено:
«Не мёртво то, что в вечности живёт,
Со смертью времени и смерть умрёт».
— Я нашёл это в храме. — Начал он. — Вы отправляетесь туда, гонимый страхом и нуждой. Вы действительно верите, что вернётесь?
— Нет. — Ответил я, не раздумывая. — И не хочу думать об этом.
— Конечно… но каждый избранный пытается обмануть смерть.
— Обнадёживает.
— К чему стремитесь вы?
Он смотрел будто на стену, да, — сквозь меня.
И выжигал всё изнутри. Я горел! Я был мерцающим пеплом.
— Я мечтал изучить эту книгу…
— Раньше. А теперь?
Он говорил так, будто знал меня лучше, чем я сам. И я готов был в это поверить.
— Мой друг погиб из-за моей самоуверенности…
— И? Вы желаете вернуть ему жизнь?
— С помощью книги я смогу его воскресить и исправить свои ошибки. Какую-то часть.
— Подчинится ли вам книга. Ну а вот он уже точно не будет таким, как прежде.
Кто-то похлопал меня по плечу. Я обернулся.
Мэр, с важным видом, рассматривал ряд пустых стопок, почему-то избегая зрительного контакта. Роршах инстинктивно заменил грязные чистыми и поставил бутылку.