Невыразимая паника — чего и следовало ожидать. Конечно же, этот гордец никогда не встречался со смертью лицом к лицу.
— Domine Iesu…
— Ты в порядке?.. Истан?
— Да, наверное, но она…
— Я сейчас проберусь к тебе, подожди.
Изучая теологию, я открыл для себя множество необычных систем, описывающих устройство мироздания. Но ни одна из них не могла объяснить некоторые феномены человеческой несостоятельности; от невозможности покорить эгоизм — до страдания при виде обычного трупа.
Не для моего ума. Да, я не понимаю, — в чём причина? Зачем так убиваться? Мёртвое или живое — количество биомассы сохраняется в целом. Одна из тех классических легенд о бессмертии души, о воздаянии…
— Что мне делать?
— Я уже почти, подожди.
— Она не должна была умирать!
— С книгой её можно будет воскресить.
— Книга… да! Нужно быстрее достать книгу.
Сквозь расщелину я видел, как он выпрямился и исчез в темноте.
— Стой!
Почти полчаса я пытался отодвинуть все валуны. И обессилил. Но, понимая, что он, скорее всего, уже кормит червей, стало гораздо проще.
Теперь я могу рассчитывать лишь на себя. Быть может, не обязательно их воскрешать?
Без страха, без протеста и сожаления — я блуждал по извилистым коридорам, пока не вышел к ужасной развилке. Ещё раз меня привлёк неспокойный шёпот и зов. О, в преддверии смерти я стал честнее с собой. И оставил сомнение позади.
На заплесневевших стенах прослеживались следы ожесточённых баталий. По запёкшейся крови вырисовывались картины сражений, а их результат — в беспорядочно разбросанных костях и внутренних органах, наполовину разложившихся по воле беспощадного времени, наполовину — съеденных крысами. Я наступил на чьё-то остывшее сердце и произнёс несколько слов на неизвестном мне языке.
Тогда же раздались демонические звуки. Слишком грубые, чтобы назвать их чем-то возвышенным, или хотя бы относительно мелодичным. Вокруг алтаря собирались аморфные тела с бледной мерцающей кожей, отдающей чем-то, наподобие озёрной голубизны и иссиня-серой волны до прибоя.
Можно было подумать, что эти создания были тайными стражами, на самом деле, они лишь скитались впотьмах — в поисках пищи, чтобы удовлетворить свою ненасытную утробу. Обречённое бессознательное напоминало ещё игру молоточка на человеческом позвонке, неритмично, но бодро.
Источник безумия! Вот он! Усыпанный мраморной пылью и чувственным ужасом, как нечто, принесённое с далёких звёзд и незримых планид (на самом деле, так и было, ведь ужас, пришедший из тёмных, едва различимых глубин был чем-то большим, чем просто пробудившаяся антиформа или куратор первородного хаоса).
Поймал себя на мысли, что это зрелище, приветливая бездна, — лучше вод Стикса и Ахерона, причём вместе взятых, — естественнее, как ненасытное абсолютное Ничто. Никаких сожалений, никаких исключений, аргументация к пафосу в надежде заслужить порцию засохших остатков. Свежевать. Выпотрошить. Измельчить.
«Sub sua propria specie». Теперь даже ощущение, что кто-то недоброжелательно поглаживает мой оголённый череп, а я смотрю со стороны и сквозь, — не могло вывести меня из зоны комфорта. И лишь водянистый взгляд в темноте, вернее, на островке света, позволял мне смаковать сакральное восприятие космоса и, сквозь него, — голоса. Совершенно извне.
Звучание то приостанавливалось, то переходило к откровенному крику и тёмной архаике. И я, как нулевой пациент негативного экзистенциализма, слушал и видел нечто, что недоступно человеческому восприятию, эмпиризм, равно, как и сенсуализм, — поспешная проба! Это явственное, что мы стремимся всячески побороть, пробирается глубже, как раздосадованный пиит или аспект полусна.
Что-то шептало, пыталось вырваться наружу, из самых глубин. И я заговорил не своим голосом, слагая безумные строки:
Мечта, обёрнутая в сон;
все грёзы создавались так.
Кто я такой, чтоб чтить закон?
Смотри, я беден, зол и наг.
Смотри, насколько тьма чиста,
и как она влечёт эфир,
одна знакомая черта
сейчас напоминает мир…
Мой сон — кровавые дожди,