- Нет, синьор. И мне сложно в это поверить.
- Это было невозможно?
- Нет, - Эрнесто мрачно потряс головой, – возможно, синьор. Мой господин тогда немного сошёл с ума.
- Что ты имеешь в виду?
- Он впервые вкусил свободы, синьор. Он никогда не улетал так далеко от семейного гнезда. Всю жизнь старый маркез следил за ним, как ястреб и указывал. Он был единственным, кого мой господин боялся. Нет, боялся – это неправильно слово. Отец его ужасал.
А тут он оказался сам по себе в городе, что славился лучшими певцами в мире. Господин всегда любил музыку, но в Неаполе он упивался ею. Он навсегда отдавал своё сердце одному или другому голосу – а если это был женский голос, то рано или поздно он находил дорогу в постель к его хозяйке.
- Маркеза Мальвецци говорила, что у него никогда не было любовниц из певиц.
- Их и не было, - медленно ответил Эрнесто, - после Неаполя.
- Что ты можешь вспомнить о его отношениях с Джульеттой Петрони? Он упоминал её имя? Ты видел их вдвоём?
Эрнесто прищурился, будто заглядывал в прошлое.
- Кажется, я помню, что он влюбился в примадонну, что внезапно покинула сцену. Я думал, он устроил ей где-нибудь уединённый дом. Он часто куда-то уезжал, а деньги у него уходили сквозь пальцы. Но этого и ждут от юного господина, что впервые выехал в мир.
- Ничто из этого не доказывает, что он обманул эту женщину, устроив фальшивый брак, - задумчиво сказал Джулиан. – Мог ли он устроить такую долгую и продуманную интригу втайне от тебя?
- О, он мог, - печально сказал Эрнесто. – Он старался держать это втайне от меня. Тогда он не доверял мне. Он думал, что раз мой отец служит старому маркезу, то меня послали шпионить за ним. Он был неправ – я его человек, а не его отца. Но господин понял это лишь через несколько лет.
- Отец маркеза Лодовико был бы очень зол, узнай он, что его сын соблазнил певицу?
- За это – нет, синьор, и даже за ребёнка бы не попрекнул. Но прикидываться, что женился на ней, – это низко и подло, и старому маркезу бы совсем не понравилось.
Джулиан задумался.
- Как ты думаешь, Лодовико мог знать или догадываться, что Валериано – его сын?
- Я уверен, что он никогда не знал, что у него вообще есть такой ребёнок, синьор. Он хотел его. Он всегда жалел, что у него нет больше сыновей. Узнай он о бастарде, он бы не успокоился, пока не получил бы его, чего бы это не стоило.
- Валериано говорил, что его мать именно этого и боялась, - вспомнил Джулиан. – Она считала, что маркез шпионит за ней.
- Об этом я ничего не знаю, синьор.
- Мог ли маркез Лодовико выяснить что-то о своей связи с Валериано после того, как тот вырос и стал певцом? Это бы объяснило, почему он предлагал ему покровительство.
Эрнесто покачал головой.
- Он бы действовал прямо, синьор.
- Быть может, он колебался, не желая признавать сына в кастрате?
- Если это так, - спокойно ответил Эрнесто, - то он бы ошибся. Синьор Валериано – больший мужчина и сын своего отца, чем его покойный брат. Его преступления ужасны, но несправедливость по отношению к нему и его матери тоже ужасны. Он отомстил за себя, как мужчина, и мой господин уважал бы его за это. И, синьор, кажется очень уместным…
- Что кажется?
- Что убить моего господина смогла только его собственная кровь.
Расставшись с Эрнесто, Джулиан решил вдохнуть свежего воздуха. Он вышел через парадную дверь и остановился у перил, глядя на террасу.
Маркеза сидела в плетёном кресле у пруда с лилиями и наклонялась, чтобы погрузить пальцы в воду. Чёрная вуаль была откинута, и лежала на плечах. Лучи послеполуденного солнца, косо падавшие на террасу, делали её платье немного прозрачным, показывая изящные руки под длинными рукавами и тонкие лодыжки под юбкой. Он был поражён её красотой, как будто видел эту женщину в первый раз. Убийства просто не имели права случаться в одном мире с ней. Ничто не имело права её беспокоить.
Он стремительно спустился вниз и присоединился к маркезе у пруда. Она подняла голову, чтобы увидеть, кто пришёл.
- Джулиано.
- Я побеспокоил вас?
- Нет, - она снова погрузила пальцы в воду, золотые рыбки бросились врассыпную.
Джулиан занял соседнее кресло.
- Могу я вам помочь?
- Помочь с чем?
- С тем, что вас тревожит.
- Меня ничто не тревожит, Джулиано. Я просто размышляю.
Он посмотрел, как он распугивает золотых рыбок. Почему он не мог влюбиться в такую как Франческа? Женщину, которая доверчиво, как ребёнок, искала утешения и хотела простых вещей – любить и быть любимой, защищать и быть под защитой?
- О чем вы размышляете? – спросил он.
- Об Орфео. Как вы думаете, он выдаст себя теперь, когда ему не грозит арест за убийство Лодовико?