- Я не имею в виду «влюблен», как мужчина может быть влюблён в женщину. Но такая любовь мало интересовала Лодовико – для него она была чем-то вроде голода или жажды, которую нужно утолять. А голос Орфео доводил его до слёз – сладкой боли и восторга. Кажется, такое называют меломанией – однажды я слышала это слово от доктора. Лодовико страдал ей. Он действительно был немного помешан на музыке, – она задумчиво покачала головой. – Любопытно, что он никогда не имел любовницы-певицы. Его страсть была совершенно целомудренной. Однажды он сказал, что сочетание любви и музыки очень опасно.
- Каким образом?
- Я не знаю. Как химикаты, что склонны взрываться.
- Вы думаете он говорил это, исходя из своего опыта?
- Если так, то это было очень давно, задолго до нашего знакомства.
Джулиан снова посмотрел на усатого мужчину в соседней ложе. Тот отложил свою оперную подзорную трубу, чтобы поговорить с хозяйкой, а теперь демонстративно пожал плечами, растопырив пальцы и опустив уголки рта. Этот жест выдал его не хуже паспорта.
- Кто этот француз в ложе справа? – спросил Джулиан.
Маркеза не стала поворачиваться. Вместо этого она будто случайно подняла свой веер из слоновой кости с зеркальными гранями. Её глаза загорелись, и она улыбнулась так, что Кестрелю внезапно захотелось сбросить француза в партер вместе с его усами.
- Это месье де ла Марк. Он очень обаятелен и наделён удивительным музыкальным слухом. Он может, единожды услышав мелодию, точно называть все ноты, а когда оркестр фальшивит, де ла Марк точно знает, как должно быть правильно, и кто именно из музыкантов оплошал. Почему вы спрашиваете о нём?
- Я предполагаю, что он вас знает.
- Он мой друг, – отблеск в глаза француза позволял предположить, что тот был или стремился быть кем-то большим. – Он очень забавный. Мы говорим по-французски, и он рассказывает мне новости из Парижа.
Джулиан в последний раз посмотрел на де ла Марка, чей глаз опять приклеился к подзорной трубе, а потом спросил:
- Больше вы ничего не можете рассказать мне об Орфео?
- Нет, – её лицо помрачнело. – Немного у нас надежды найти его, верно? Он может быть в Англии, в Америке… Он может быть даже мёртв. Мы просто обманываем себя – вы, комиссарио Гримани и я. Что толку искать человека-тень, у которого нет ни лица, ни имени, ни прошлого, ни будущего?
- Я знаю, это выглядит неразрешимой задачей. Но подумайте и о том, что мы знаем – Орфео – англичанин, сейчас ему примерно двадцать пять, он тенор и провёл шесть недель на озере Комо зимой 1821-го – это значит, что он не сможет доказать, что в те дни был где-то ещё.
- Но где во всём мире искать его?
- У графа Карло хорошая идея – обратиться к ищейкам с Боу-стрит, чтобы они искали его в Англии – но я не могу представить себе, чтобы его выдали миланскому суду. Но прежде чем мы начнём обшаривать все стороны света, стоит начать с места преступления, того, где Орфео видели в последний раз – виллы.
- Но это последнее место, где его можно найти.
Джулиан иронично усмехнулся.
- Если только он на наделён удивительным чувством юмора и почти лишён здравого смысла. Но там могут найтись какие-то следы, что так и не обнаружили, или воспоминания рыбака или слуги, что можно заполучить. Ведь вилла теперь ваша?
- Да, хотя после меня она вернётся Ринальдо или его сыну. Лодовико хотел, чтобы я получила виллу – он знал, что я любила её, но не хотел лишать свою семью.
- А при жизни мужа вы знали, что унаследуете виллу?
- Да, синьор Кестрель. Он рассказывал мне о завещании, – спокойно отозвалась она и добавила. – Мне выслать вам карту, чтобы вы могли посчитать, за какое время можно добраться от Бельгирата до виллы в ночь убийства?
- Нет, благодарю вас, маркеза, – вежливо отозвался он. – У меня уже есть карта.
Музыкальный шквал возвестил конце первого действия. Зрители в партере принялись зевать, кашлять, спорить, вытягивать ноги и здороваться со знакомыми, сидящими в другом конце зала. Гости в ложах отвлеклись на беседы с друзьями, пока лакеи несли мороженое, передавали записки и опустошали горшки.
В ложу маркезы явилось столько гостей, что ей пришлось посвятить это время им. Джулиан был представлен тем, кого не знал, и вскоре оказался в центре кружка молодых модников, выжидающих возможности поцеловать руку маркезы и молить о чести принести ей мороженого. На Джулиана они смотрели со смесью зависти и обожания, но особая тактичность, что миланское общество приберегало для влюблённых, не позволяла им открыто поздравить его с удачей.
Кестрель не удивился, что среди гостей оказался и де ла Марк. Монсеньор – какой-то недосвященник в пурпурных чулках – представил их друг другу.