— Я готов возместить вам разницу, — отвечал гость. — Что же до вашего второго довода, его я нахожу смехотворным.
Наклонившись, незнакомец выдвинул из-под стула футляр, раскрыл его и извлек плоскую, матовую, инкрустированную слоновой костью вдоль уса скрипку, которую Уорд всего несколько часов назад отдал Давыдову, потому что возненавидел. Потрясенный атташе откинулся на подушки, не зная, что и сказать. А визитер вслед за инструментом вынул из футляра смычок, спокойно настроился — Уорд не протестовал — и заиграл. Музыка не была знакома Уорду, но он сразу потерялся в ней. Он не увидел, а скорее почувствовал, как к его ногам спускается бесконечная мраморная лестница. Он сделал к ней первый робкий шаг, затем пошел вверх, медленно нащупывая ногой каждую следующую ступень, наконец побежал, задыхаясь и спотыкаясь, к открытой двери, из которой бил яркий свет. Но лестница растягивалась быстрее, чем он успевал перепрыгивать через гулкие белые ступени, и дверь лишь удалялась от него. Когда Уорд совсем потерял ее из виду, музыка остановилась. Дипломат по-прежнему сидел на своей постели, а поздний визитер — на стуле напротив. Наклонившись, он складывал в футляр скрипку и смычок.
— Кто вы? — во второй раз спросил Уорд. — Ваше имя?
— Если вы еще не поняли, бесполезно объяснять. Вот пятьдесят гиней, а вот расписка. Потребуется ваша подпись.
Ларчик с золотом гость извлек из-под стула, как чуть раньше достал футляр со скрипкой. «Как все это там помещалось?» — мелькнуло и тут же погасло в голове у несчастного атташе. А бумага и перо, уже обмакнутое в чернила, появились в руках у визитера вообще из воздуха. Уорд принял их и расписался, не читая бумагу. Гость тут же отобрал расписку и помахал ею, чтобы высохли чернила.
— Вот так. Будете пересчитывать деньги? Думаю, не будете.
Уорд покачал головой.
— Приятно иметь дело с разумным человеком. — Посетитель впервые улыбнулся, как-то легко и беззаботно, отчего Уорд вдруг проникся к нему приязнью. — Простите, что потревожил.
И гость, неслышно ступая по ковру лакированными туфлями, покинул спальню дипломата.
Не услышав стука входной двери, Уорд встал с постели и поднял с ночного столика свечу. Его шатало, но он заставил себя пересечь гостиную и выглянул в переднюю. Там никого не было. Высунулся только заспанный Василий.
— Что это вы, барин, не спите? — спросил он встревоженно. — Позвонили бы, я бы все принес. Попить, может, желаете?
— Василий, ко мне приходил сейчас человек, зачем ты впустил его?
— Какой такой человек, барин? Ведь третий час ночи. Да вы бредите. Дайте отведу вас в постельку, нельзя вам пока вставать-то!
И Уорд вдруг понял, что лакей не только не впускал ночного посетителя, но и не слышал его игры, которая должна была разбудить весь дом: ведь голос скрипки намного громче человеческого.
Атташе позволил Василию отвести его обратно в спальню и послушно забрался под перину. Но, когда лакей принес ему стакан теплого молока и ушел досматривать сны, Уорд снова слез с кровати: ларец, оставшийся рядом со стулом, манил его обещанием чего-то необъясненного. Дипломат явственно представил себе, как он поднимает крышку, а из-под нее бьет белый свет, исходивший из той недостижимой двери наверху мраморной лестницы. Ларчик оказался неожиданно легким, — вряд ли в нем действительно лежали пятьдесят два золотых. Но Уорд и не ожидал увидеть деньги: что-то подсказывало атташе, что они ему больше не понадобятся. Его охватила сумасшедшая надежда: вот сейчас он откроет ларец, и все, что было с ним в последние месяцы, развеется как туман. Вот бы сейчас вернуться в прошлый год, мечталось Уорду. В Лондон, к маме, к друзьям, к Джорджу Харту, с которым всегда так приятно было поговорить о музыке. И… чтобы снова маячили в скором будущем назначение третьим секретарем и доплата в сто фунтов в год за знание трудного языка, а с ними финансовая независимость… И чтобы скрипка снова слушалась его рук.
Медленно, боясь обмануться в своих ожиданиях, Уорд приподнял крышку ларца. Денег в нем, и правда, не оказалось. На подушке из красного бархата покоилась единственная маленькая желтоватая пилюля. И дипломат понял, что гость не обманул его, оставил нечто несравненно более ценное, чем деньги. Ни секунды не мешкая, он положил пилюлю на язык и глотнул молока из чашки, принесенной заботливым Василием.
Наутро доктор Джонс констатировал смерть мистера Адриана Уорда от воспаления мозга, а преподобный Стоктон развел руками — ведь еще вчера казалось, что больной идет на поправку. Клерк, присланный из посольства улаживать дела покойного, первым делом взял в оборот Василия, чтобы тот не вздумал что-нибудь стащить. У слуги было для этого множество возможностей еще прежде, чем он привел доктора и священника, но тот покорно сидел на табуретке перед клерком и морщил лоб, пытаясь разобрать, что спрашивает у него на почти непонятном русском этот иностранец.