— Тогда я могу только пожелать вам хорошего дня. Если у вас есть чемоданы, Генри занесёт их в вашу новую комнату, — патер проигнорировал слова, только его голубые глаза словно оледенели.
— Благодарю, падре, — девушка невольно сжала сильнее ручку своего небольшого чемоданчика: обычно она нигде не задерживалась дольше, чем на пару дней, потому была налегке и всё носила с собой. — И вам хорошего дня.
Ринити неспешно удалилась, всё также незаметно осматриваясь. Как только она вышла за ворота, ей словно стало легче и даже теплее.
— Что ж, с опроса людей я и начну.
Солнце медленно катилось к закату, в то время как детектив успела опросить несколько семей, но все пели одну и ту же песню о замечательном ксендзе и его светлейшей и чистейшей службе — о суициде никто ничего не знал.
«Да что вы, его от любых напастей сам Господь бережёт! Однажды облезлая собака лаяла на патера и хотела укусить, но захлебнулась кровью в прыжке и упала замертво, не достигнув цели! Видите? Он принесёт нам спасение и ничто его не остановит!»
Эти слова одной пожилой женщины засели у девушки в голове. Почему-то ей становилось всё беспокойнее. Возвращаться в костёл детективу также совершенно не хотелось, но сегодня ей нужно было поговорить ещё с одним человеком и побывать на вечерней службе, куда уже потянулся почти весь город.
Солнце садилось медленно и окрашивало здание в кроваво-алый. Ветер стих, поэтому запах яблонь казался густым киселём, заполнившим город и костёл. Двери были открыты настежь, завлекая, как ловкая ловушка, а изнутри уже слышался церковный хор, теряющийся у первых домов города.
Тенью скользнув внутрь, девушка устроилась в углу, наблюдая за людьми и слушая стройные голоса. Наверное, только ради этого она и приходила в церкви ранее. Ринити крайне неуютно чувствовала себя среди толпы верующих, поскольку она была атеистом, и на то были свои причины… но именно из-за этого она и была здесь — специалист, что не пытался бы искать во всем свет и волю господа. Люди всегда прикрывались верой, чтобы совершать грехи.
Тем временем песнопения завершились, а поющие ранее люди заняли места в первом ряду. Весь зал погрузился в тишину; к трибуне вышел с книгой Родан, открывая нужные страницы и обводя взглядом своих прихожан. Солнце словно поджигало витражи яркими красками, а пятно света в виде ангела падало прямо на трибуну, так что от священника словно расходились по полу чёрные крылья, хотя стекло было белым.
Наконец, над рядами поплыл мягкий низкий голос Родана, к концу слов переходящий на грудное звериное рокотание, но никто этого, кажется, не замечал.
— Чтение книги притч Соломона, сына Давидова, царя Израильского, чтобы познать мудрость и наставление, понять изречения разума; усвоить правила благоразумия, правосудия, суда и правоты; простым дать смышленость, юноше — знание и рассудительность; послушает мудрый — и умножит познания, и разумный найдет мудрые советы; чтобы разуметь притчу и замысловатую речь, слова мудрецов и загадки их.
Начало мудрости — страх Господень; [доброе разумение у всех, водящихся им; а благоговение к Богу — начало разумения;] глупцы только презирают мудрость и наставление. Слушай, сын мой, наставление отца твоего и не отвергай завета матери твоей, потому что это — прекрасный венок для головы твоей и украшение для шеи твоей.
Сын мой! если будут склонять тебя грешники, не соглашайся; если будут говорить: «иди с нами, сделаем засаду для убийства, подстережем непорочного без вины, живых проглотим их, как преисподняя, и — целых, как нисходящих в могилу; наберем всякого драгоценного имущества, наполним домы наши добычею; жребий твой ты будешь бросать вместе с нами, склад один будет у всех нас», — сын мой! не ходи в путь с ними, удержи ногу твою от стези их, потому что ноги их бегут ко злу и спешат на пролитие крови.
В глазах всех птиц напрасно расставляется сеть, а делают засаду для их крови и подстерегают их души. Таковы пути всякого, кто алчет чужого добра: оно отнимает жизнь у завладевшего им. Премудрость возглашает на улице, на площадях возвышает голос свой, в главных местах собраний проповедует, при входах в городские ворота говорит речь свою: «доколе, невежды, будете любить невежество? доколе буйные будут услаждаться буйством? доколе глупцы будут ненавидеть знание? Обратитесь к моему обличению: вот, я изолью на вас дух мой, возвещу вам слова мои. Я звала, и вы не послушались; простирала руку мою, и не было внимающего; и вы отвергли все мои советы, и обличений моих не приняли. За то и я посмеюсь вашей погибели; порадуюсь, когда придет на вас ужас; когда придет на вас ужас, как буря, и беда, как вихрь, принесется на вас; когда постигнет вас скорбь и теснота. Тогда будут звать меня, и я не услышу; с утра будут искать меня, и не найдут меня.
За то, что они возненавидели знание и не избрали для себя страха Господня, не приняли совета моего, презрели все обличения мои; за то и будут они вкушать от плодов путей своих и насыщаться от помыслов их.
Потому что упорство невежд убьет их, и беспечность глупцов погубит их, а слушающий меня будет жить безопасно и спокойно, не страшась зла». Это слово Божье.
— Милые же тут проповеди… — сама себе прошептала девушка, не отрывая взгляда от патера, которого все слушали с таким трепетом, словно он обещал им рай на блюдечке.
Почему-то стало очень холодно; Ринити поёжилась и просто продолжила наблюдать. На последних предложениях из углов потянулась к людям тьма, но с хлопком пыльных страниц библии тьма рассеялась, а пламя свеч выровнялось. Все дружно встали на колени, некоторые доставали молитвенники, и по костёлу полетел шёпот молитв. Родан вышел из-за трибуны и тоже сложил руки, склонив голову, что-то шепча.
Когда молитвы закончились, люди выстроились в очередь, подходя к нему за глотком из высокого кубка и кусочком чего-то красного, что перед укусом макалось в удивительно густое вино. Каждого он крестил в обратном направлении, каждый перед уходом кланялся, пока костёл не опустел.
«Наверное, мне просто показалось, я устала… но всё же ощущение, что с этим падре что-то не так, никуда не хочет убираться».
Девушка дождалась, пока все уйдут, и легко поаплодировала ксендзу, не столько от восторга, сколько из уважения к его мастерству.
— Прекрасная проповедь, весьма… актуальная.
— Благодарю, дочь моя, — он взял книгу подмышку, как самый обычный портфель, направляясь к жилым комнатам. — Сейчас будет ужин, ты можешь разделить его с нами или найти что-то в городе.
— Пожалуй, я присоединюсь к вам, — девушка чуть улыбнулась, но чисто формально. Ощущение, что всё дело в ксендзе, только усиливалось, но требовало подтверждений.
— Прошу, — он провёл девушку мимо комнат на кухоньку с окном на полстены. У простого стола стояло пять стульев, впрочем, пустых, а вдоль стен разместились вполне обычные тумбочки, плита, микроволновка, холодильник и радио. Иногда потрескивая, оно вещало что-то из классики. На столе же дымились на тарелках блины, стояла розетка мёда и прохладный самодельный лимонад.
— Весьма уютно, — довольно искренне признала девушка, осматривая мебель. Пусть ранее они уже проходили через кухню, но она абсолютно не уделила внимания помещению. Детектив присела на один из стульев и, засунув руку в карман, нащупала пачку сигарет, но решив, что лучше здесь не курить, убрала руку на стол.