– И вам всем спать! – сказал староста, поправив усы. – Ложитесь, Альберт Валерьянович. До подъема можно еще хорошенько выспаться.
– Да, сейчас лягу. Только водички глотну.
– Может, вам кипяточку?
– Давайте, не откажусь.
Пантелей Пудовкин и Альберт Валерьянович подошли к «буржуйке». Староста налил из помятого чайника в металлическую кружку кипятку.
Шпильковский подул, попил.
– Спасибо, Пантелей, теперь пойду дальше сны досматривать.
– Что, небось Маруся снилась? – одними глазами улыбнулся Пантелей.
– Она… Почему я тогда на ней не женился? – задумался Альберт Валерьянович.
– Ничего. Вернетесь и сделаете предложение.
– Да… А вот вернусь ли? – вздохнул военфельдшер.
– Вернетесь, мы все вернемся. Война долгой не будет. Сами знаете. Спокойной ночи.
Староста подкинул еще немного угля в «буржуйку», и она загудела более высоким тоном.
Когда Шпильковский вернулся к своим нарам, он посмотрел на Хомутаря. Тот, казалось, уже спокойно спал.
Военфельдшер залез под свою теплую шинель – она служила ему вместо одеяла.
Тут же к нему шепотом обратился Бронислав, который лежал на нижнем ярусе соседних нар.
– Хомутарь все слышал. Он выдаст. Его надо убрать.
– Да вы что? – возмутился Альберт Валерьянович.
– Если сделать все чисто, никто и не догадается. Длинную иглу в сердце – и всё! Я уже сделал из стальной проволоки…
– Бронислав, я хочу спать. И настаиваю на совершенно других, как это, способах улаживания конфликтов.
– Но ведь это предатель!
Внезапно окна осветились белым светом – по стенам проползли лучи прожекторов. С моря, заунывно завывая, дул ветер, а в полумраке барака надрывно гудела «буржуйка».
Бронислав накрыл голову соломенной подушкой.
5
В узкое окно барака ударялись острые, словно осколки стекла, крупинки снега. Вьюга разыгралась с утра. Укутавшись в шинели, военнопленные лежали на своих нарах и тихо переговаривались. В такую погоду, конечно, никто их на работу не позвал бы. И когда со скрипом открылись тяжелые двери, военнопленные приподняли головы. В барак, в длинных тулупах с поднятыми воротниками, в шапках-ушанках, обильно посыпанных снегом, зашли двое – комендант и рыжебородый охранник, вооруженный винтовкой.
Староста барака быстрым шагом подошел к начальнику.
– Шпилековаски, – сказал тот.
– Сейчас, – ответил Пантелей Пудовкин. Он подбежал к нарам, на которых дремал военфельдшер.
– Альберт Валерьянович, вас просят.
Шпильковский открыл глаза, посмотрел на стоящих возле порога коменданта и охранника:
– Ах, да. Иду.
Военфельдшер быстро оделся и подошел к выходу.
– Племянник ваш чувствует себя хорошо? – спросил он по-немецки.
Комендант догадался, о чем идет речь, и ответил:
– Я, гут.
Военфельдшер, комендант и охранник вышли на улицу, а староста плотно закрыл за ними дверь.
– Чё там? – спросил у него подошедший Хомутарь. – Снова Валерьянку к мальцу повели?
– Не твое собачье дело, – резко ответил староста.
Снег сыпнул Шпильковскому в лицо, руки на морозе сразу же озябли. Комендант заметил это, снял свои меховые рукавицы и отдал военфельдшеру.
– Руки у врача должны быть теплые, – сказал он на своем языке.
Шпильковский не стал отказываться – он знал, что сегодня ему предстоит снимать мальчику швы, и руки должны быть послушными.
Под присмотром часовых, что находились на башне замка, из бойниц которого торчал ствол пулемета, комендант, рыжебородый и военфельдшер прошли в пристройку.
По дороге в смотровой кабинет помощник коменданта позвал из камеры Стайнкукера. Переводчик не помешает.
– Ветеринара мы звать не стали – погода слишком плохая, – сказал комендант, – вы ведь сами справитесь?
Батальонный комиссар перевел.
– Да, справлюсь.
Мальчик лежал на железной кровати. Рядом с ним была его мама. И хотя она уже не рыдала от отчаяния, все равно очень переживала за сына.
– Готтфрид, поблагодари доктора, – сказала Ульрика. – Это он тебя спас.
Стайнкукер перевел.
– Спасибо, господин доктор, – сказал мальчик.
– Как ты себя чувствуешь? Живот не болит? – поинтересовался Альберт Валерьянович.
– Чувствую хорошо. Живот болит чуть-чуть.
– Ну-ка, покажи.
Шпильковский внимательно осмотрел рану. Рубец уже успел хорошо затянуться.
– Отлично, сейчас тебе придется немного потерпеть, будем снимать швы.
Альберт Валерьянович попросил подать из шкафчика пинцет и ножницы, склянку с йодной настойкой. Во время операции по удалению аппендицита Шпильковский наложил мальчику узловой шов, теперь же он аккуратно с одной стороны раны потянул пинцетом за нить так, чтобы из кожи появилась часть шва. Затем он разрезал нить близко к коже и медленно, очень осторожно вынул шов так, чтобы внешняя нить не проходила через ткани и не смогла занести инфекцию. Подобную процедуру Шпильковский проделал со всеми частями шва.
Готтфрид морщился от боли, но, как настоящий мужчина, терпел.
– Это еще не все. Сейчас будет щипать.
Военфельдшер набрал на ватку йодной настойки и смазал рану.
– А теперь надо наложить стерильную повязку, и потом вы будете уже сами ее менять. Это нужно будет делать каждый день. И еще один важный секрет. Правда, сейчас погода не такая, но все-таки я должен вас предупредить. На будущее – не открывайте шрам перед прямыми солнечными лучами. От ультрафиолета выступит пигмент, и шрам потемнеет на всю жизнь. А так останется беленьким, красивеньким. Понятно?
– Понятно, – почти хором сказали мать мальчика, сам Готтфрид и комендант, внимательно следивший за действиями военфельдшера.
Шпильковский наложил повязку.
– Ну что, можно сказать, практически здоров, – улыбнулся он Готтфриду.
– Вот когда я выйду в море за рыбой, тогда и буду здоровым, – серьезно ответил подросток.
– Молодец.
– Прошу ко мне в кабинет, – сказал комендант.
Воспользовавшись моментом, Шпильковский бросил взгляд на карту Аландских островов, чтобы перепроверить себя, хорошо ли запомнил. Он не заметил, что его взгляд перехватил комендант.
– Пройдемте ко мне. Нам надо поговорить, – сказал начальник лагеря.
Кроме самого коменданта и фельдшера, к нему в кабинет прошли рыжебородый офицер и Стайнкукер. На дубовом столе стояла бутылка шотландского виски, на тарелках лежала порезанная на большие куски норвежская селедка, хлеб, вареная картошка, лук, бутерброды из черного хлеба и нежного куриного паштета. Вокруг закуски стояли заранее приготовленные четыре рюмочки.
– Прошу вас, за здоровье моего племянника. Новость о вашей удачной операции облетела острова. Вам благодарность от меня лично и от председателя лагтинга Аландских островов.
– Спасибо большое, но это был мой долг, – с достоинством ответил Шпильковский.
– Вот вам премия нашего парламента, – комендант достал из кармана пачку финских марок. – Но пока что я, конечно же, их отдать вам не могу. Деньги пока полежат у меня в сейфе до вашего освобождения.
Комендант открыл ключом стальной сейф, положил в него купюры и закрыл.
– Ну, давайте, – кивнул он рыжебородому. Тот разлил по рюмкам виски.
– Я пью за вас, за ваше умение! – произнес тост комендант.
Мужчины выпили.
– Ты, – обратился комендант к Стайнкукеру, жуя бутерброд с куриным паштетом, – теперь можешь написать обо всем в газете. Пускай товарищи знают о герое. Я не давал такого приказа, пока Готтфрид не почувствовал себя лучше, я не хотел об этом распространяться, но теперь можно.
– Да не стоит, – скромно сказал Шпильковский.
– Наливай.
Рыжебородый снова наполнил рюмки и поднял свою:
– За наше здоровье, которое находится в надежных руках русского доктора.
– За вас!
Трое мужчин – два шведа, подданных Финляндии, и один бывший батальонный комиссар РККА – чокнулись со старшим военфельдшером Рабоче-Крестьянской Красной Армии.