Кулина, Ганнина мачеха, вдруг раздраженно отрезала:
- Нет дураков!
- Есть или нет, а только так не кончится. Не для того говорили, чтоб посудачили да и забыли.
Кулину аж затрясло:
- Ето ж додумались! Отдай свое все, все, что наживал век мозолем своим! Отдай черту лысому, а сам останься ни при чем! Как все равно голый!
- Коника, коровку, телегу - все! - поддержала Вроде Игнатиха. - Землю отдай, семена отдай - все отдай! Все, что изо дня в день наживал, огоревал.
- От батьки, от матки что осталось! - добавила свою думку Василева жена Маня, кормившая грудью ребенка.
- Где ето видано, - кипела Ганнина мачеха, - чтоб все село как одна семья была! Тут и в семье грызня вечно, брат брата за горло берет! А то чтоб с чужим - мирно! Смех да и только!
- И все-таки - не отступятся! Не так завязали, чтоб ладно и так сказали! Момент только ждут, когда в колхоз поведут.
- Не дождутся!
- А вот же в Олешниках, тем часом, живут как-то! - отозвался дед Денис, который до сих пор будто и не слушал ничего: сушил только лапти да онучи.
- Живут?! Не дай бог так жить!..
Дед повернул онучи, приблизил снова к огню, промолвил на удивление спокойно:
- Живут, тем часом. Не поели один одного...
- Жатку привезли! - ворвался в разговор Володька, радуясь, что знает такую новость. Он удивился: никто на его новость не отозвался ни словом, будто не слышали, даже дед.
- Олешники - то еще вилами по воде писано! Поживем - увидим, на дорогу ли в болото выйдем!
- Олешники - не Водовичи! - вытаскивая котелок из огня, заметила Дятлиха.
- А Водовичи что?! Была я там, в тех Водовичах, к золовке ходила. Видела! - Вроде Игнатиха покачала головой.
Даметиха, подошедшая позже других, возразила:
- Водовичи - то Водовичи! Про Водовичи нечего говорить!
- Ага! Нечего! - Сорока опередила Ганнину мачеху, готовую ринуться в бой. - Хорошо им коммуну свою делать было на всем готовеньком! И дом готовый, и все другие основы! И амбары, и сарай, - живите себе, как в раю. Все готовенькое! И сад еще этакий! На целую версту сад!..
- И все равно - что толку из того! - перебила Сороку Ганнина мачеха. Радость от него кому, если оно все чужое! И хлев - не твой, и амбар - не твой, и хата - чужая!
И коники, и коровки - все чужое. Не возьмешь сам! И всё по команде! Сделай то, сделай другое - хочешь не хочешь.
Как при панах!
- Что по команде, то еще не страшно! Было б что есть, давали б что в рот несть! На всем готовеньком панском - то легко! Да еще и с помощью от казны! Мало пан оставил дворов, дак еще и казна - коней да коров!
- Дак и в колхоз тот, говорили, помочь давать будут! - тихо припомнила худая, одни кости, Зайчиха.
- Помогут! Дадут крошку - дак потом заберут пудами!
Налог государству - скажут!..
- Чтоб свое при себе, - вновь перебила Сороку мачеха, - дак можно было б еще подумать! А то - сам все дай да дай! Дай им - а они тебе, может, дулю!
- А неужели ж что другое!..
- Олешницким помогают неплохо, говорили! Коней пригнали надысь добрых! С какого-то заводу!.. Денег дают!
И налог не очень брали...
- Ага, помогают! Пока не запрягут надежно!
- В Глинищах вскочили сразу - теперь крутятся, как от заразы! Выписаться просят которые, дак их и слухать не хотят!
- Ни коней, ни земли не дают назад! - вломилась мачеха. - Иди голый в свет! Василь, брат мой, записался, дак кается не перекается! А вернуться назад нет дороги...
- Ето и я слыхал, тем часом, от глинищанских... - подтвердил, сдирая кожуру с вареной картошки, дед Денис.
- А олешницкие и тумановские держатся! Держатся - и не бедуют!
- Кто не бедует, а кто и бедует, о своем добром горюет!
А только - если кто вскочил в прорубь, так обязательно и нам? У олешницких своя, а у нас своя голова!
- Ето правильно! - бросил дед Денис, перекидывая с руки на руку картошину, обжигавшую пальцы.
- Я думаю, как соберутся еще на сходку, так и резать надо: не хочем! Не пойдем! - Лицо Ганниной мачехи было решительным, непоколебимым. - Хоть пять, хоть десять раз собирать будут! Все одно резать надо: не хочем! Не желаем!
- Не хочем! Так и сказать надо! - загалдели бабы. - Нечего тут. Не хочем и не хочем! И всё!..
Зайчиха и Даметиха молчали, таили свое, особое. Но их не замечали, остальные женщины были полны решимости, от которой снова стало легко, ясно на душе. Тревожиться будто не было причины, все просто: не хочем! Не пойдем!
И всё!.. Стали толковать весело, без запальчивости-о разных домашних мелочах.
5
Почти в то же время у другого костра, невдалеке, собралось несколько мужчин. И группка была случайная, и случайный огонь, разведенный матерью Алеши Губатого. Ужин уже окончился, мать пошла к возу укладываться на ночь; собиралась спать и Алешина сестра Арина, что отскребала пригорелый кулеш от чугунка, и сам Алеша, который что-то сонно бормотал, словно в лад гармошке. Звонкий Хонин голос моментально разбудил Алешу и его отца, что во сне сосал свою извечную трубку. За Хоней очень скоро прибились подвижной Зайчик, угрюмый Митя-лесник, тихий Чернушка, грустный, чем-то опечаленный. Уже Зайчик и Хоня начали гадать, зачем это позвали в сельсовет Миканора, когда из темноты за костром вырос Василь, в белой холщовой рубахе, с распахнутым воротом, с уздечкой в руках. В свете костра четко вырисовывалась сильная мужская шея, загрубелое, обветренное лицо, голова, на которой непослушно косматились жесткие волосы. За эти годы волосы его заметно потемнели, но, как и прежде, пшенично желтели на висках, надо лбом, уже выгоревшие на летнем солнце.
Василь, с понурым, твердым взглядом, со спокойной силой в руках, постоял немного, оглядел всех, кто собрался у костра, подошел ближе, устало опустился на траву. Все посмотрели на него, примолкли на минуту, только дымили своими цигарками.
Первым зашевелился Зайчик:
- Делаешь, лихо его матери, а для кого - черт лысый знает!..
- Надо черту лысому ваше сено! - весело глянул на Зайчика Алеша.
Василь будто вздохнул, пожалел:
- Трава ж вымахала как, скажи ты!..
- Когда та война началась, такое же сено укосное было... - вспомнил почему-то Алешин отец и опять начал сонно сосать трубку.
- Сено хорошее! - отозвался звонко -Хоня. - Спасибо скажут!
- Скажут!.. - будто пожалел снова Василь.
Зайчик радостно заерзал:
- Чего ето вы, хлопчики! У тебя вымахала, дак и у меня неплохая! Не потеряешь, цветочек, ничего! Мой конь твою съест, дак твой - мою! Одинаковая выгода!
- Не будет ни твоего, ни моего! - прохрипел Митя-лесник.
- Ага! Напужал! - Зайчик обрадовался: - Такую дохлятину, как у меня, деточки, я - хоть с кем! Зажмуривши глаза!.. - Еще веселее заерзал: Тогда ж, браточки, кони Андрейчика и Халимончика будут все равно как мои! Ето неплохо, ей-бо!..
Безмерно довольный, тоненьким голоском захихикал; смеялся какое-то мгновение, вдруг вскочил, возбужденно, - озорно затопал:
- А может, еще, хлопчики, и женок обобщить?! - Он весело глянул на Хоню, на Алешу, хохотнул: - Чтоб, скажем, мою старуху - Василю, а Василеву Маню - мне! Примерно на неделю!
- Что б ты делал с ней после Василя!.. - захохотал Хоня.
- Ага! Что! Нашел бы что, с молодой!.. Только - чтоб ненадолго! На неделю, не больше!..
Мужчины, не обращая внимания на Алешину сестру, с радостью ухватились за шутку; молчал только Чернушка, который за весь вечер слова не проронил. Хоня и Митя стали подзадоривать Василя на спор, однако он только хмурился, нашли время пороть чепуху! Жизнь, можно сказать, ломается, а им - хаханьки!
- Не выйдет из етого ничего! - сказал мрачно, твердо, когда мужчины умолкли.
Зайчик прыснул дурашливо:
- Вон, видите, хлопчики, не хочет меняться!
Василь, занятый своими мыслями, снова не отозвался на шутку.
- Как кто, а я - по-своему! - Голос его дрожал, настолько, чувствовалось, волновало то, что высказывал. - Я - сам по себе! - Как последнее, окончательное отрезал: - Не пойду! Скажу: нет! И всё!
В глазах - прозрачном, светлом и карем, темном, что смотрели исподлобья, из-под насупленных бровей, горело одно безбоязненное упорство. Был так взволнован, что не сразу заметил, как подошел к огню Вроде Игнат, можно сказать приятель его.
- Скажешь! А может, подумаешь еще?! - насмешливо отозвался Хоня. - Не надо сразу так зарекаться!