- Не бойся... Ето Илья катается... Илья-пророк... - прижимала маленькую, ласково и тревожно шептала ей Ганна. - Он - добрый... Он малых не трогает... Он только кажется такой - страшный... А взаправду он добрый... Добрый...
Сквозь громыхание слышала, как тяжело, часто дышит Верочка, - хоть словом, хоть чем-нибудь хотела помочь маленькой!
Уже близко к рассвету прорвался, загудел вокруг дождь - частый, но короткий. Когда он унялся, блестело и погромыхивало уже далеко.
Утром парило. Все болото было как в дыму, просвеченном солнечной ясностью. Блестела звездочками вода на траве, на дубах, на кустах лозы. Все, кажется, сияло, обещало радость
День наступал погожий. В солнечной веселости Глушаки скоро словно забыли про беду: косы Степана и Евхима с азартом впивались в мокрую траву, Глушачиха и Халимон, будто помолодевшие, раскидывали копны, переворачивали ряды. Старик, сухонький, суетливый, торопился сам и подгонял других: все боялся упустить время, молил бога, чтоб продержалась погода.
У Ганны грабли валились из рук. То и дело бросала их, измученная, отяжелевшая от бессонницы и тревоги, спешила к дубку, к люльке: все ждала, что Верочке полегчает. А дочурке было хуже и хуже. Дышала все тяжелей, все чаще, почти задыхалась.
За Ганной подошел, помолчал с состраданием около люльки Степан. Не сказал ничего, только вздохнул, побрел к возу, поднял баклагу - напиться. Подбежала, погоревала старуха, но через минуту кинулась к граблям, боясь вызвать 1нев старика. Подошел было на минуту и Евхим. Ганна ждала, что поддержит как-то, посоветует что-либо: ей так нужны были теперь доброе слово, поддержка, но Евхим только промолвил:
- Переболеет - здоровей будет...
Полная одиночества и неразделенной тревоги, Ганна кинулась к своим. Когда отец, в рубашке, взмокшей на груди и под мышками, воткнув косье в кочку, стал рядом, она почувствовала себя маленькой, беспомощной, чуть удержалась, чтоб не заплакать. Но не заплакала С детской надеждой и доверием повела мачеху и его к Верочке.
- Лишь бы горловой не было, - сказала мачеха, присмотревшись к девочке, которая раскрытым ротиком хватала воздух. Она как бы пожалела Ганну: - Но, кажется, не должно быть...
В эту минуту Ганна чувствовала в ней свою добрую, участливую мать. В горе они вдруг стали близкими и родными...
Отец посоветовал Ганне:
- Если не полегчает, надо по знахарку...
- В Юровичи надо, - отозвался Андрей Рудой, знающе заглядывая под полог. Никто не заметил, когда он подошел, и никто не знал, как он сумел догадаться, что здесь может понадобиться его совет, но никто и не удивился тому, что он здесь, что он советует. Много ли было в Куренях дел без Андреевых советов. - В Юровичи, - повторил он поучительно. - Дохтор Янушкевич там есть. Та-скать, светило на весь свет! В Мозыре знают...
. - Можно и к дохтору, - согласился отец. - Кони у Евхима добрые, в момент донесут до Юрович.
- Донесут-то донесут, - загадочно покачала головой мачеха, - а только к добру ли... Знахарка - дело верное...
Всякий знает...
- Темнота наша! Выдумываем черт знает что! - Андрей начал злиться. Горячо сказал Ганне: - Езжай, не сомневайся! От любой хворобы враз вылечит. Только, следовательно, чтобы не поздно приехала!
Старый Глушак, который тоже подошел и слушал, отозвался строго:
- Не опоздаем, если надо будет!
Чувствовалось, старик с трудом скрывал злость на Рудого: приперся, наставник голопузый, сует свой нос! И на Чернушек смотрел не очень приветливо, и Ганной был недоволен: сама работать не работает, да еще всяких подсказчиков водит!
И Чернушки и Рудой, чувствуя эту Глушакову неприязнь, быстро начали в неловком молчании расходиться.
Только Ганна не повиновалась старику, как бы даже и не считала его недовольство стоящим внимания: жила только своей тревогой, которая была выше всего, одна повелевала ею.
Попробовала накормить маленькую, но та грудь не взяла. Запахнув полог, очень обеспокоенная, решительная, Ганна направилась к Евхиму, который с жадным рвением вымахивал перед собой косой. Остановилась перед ним, глядя колючими, сухими, недобрыми глазами, требовательно сказала:
- Горлянка, может, у нее!
Евхим устало развернул плечи, откинулся немного назад - хотел размять одеревенелую спину.
- Еще что выдумаешь!..
- Посмотрел бы, какая она!..
- Смотрел уже... Нет у нее никакой горлянки... Застудилась, потная вот и вся горлянка...
- Задыхается ж!
- Простудилась - вот и дышит так...
Он провел рукой по косе, стер прилипшие мокрые травинки Ему, видела Ганна, хочется кончить этот разговор.
Однако она будто приказала:
- К дохтору в Юровичи надо везти! Там есть, говорят, хороший дохтор!
- Надо дак надо, - вдруг согласился он. Тут же повел взглядом в сторону отца, добавил: - Подождем только до вечера...
- Чего ждать!
- Подождем, - твердо сказал он. - Посмотрим...
Евхим опустил косу в траву, как бы дал понять, что разговор окончен. Некогда тут болтать попусту...
Вечером дочурке не стало легче, и, когда похлебали борща в потемках, Евхим сказал старику, что надо что-то делать Степан сразу ухватился за эти слова - заявил, что надо сейчас же ехать в Юровичи или в Загалье.
- В Юровичи или в Загалье! - Старик, кряхтя, поднялся, бросил жестко, с упреком: - Сено вон гниет!..
- К утру можно вернуться...
- Вернешься! Пустят они!.. Месяц потом держать будут! Да скажут еще: одну малую не можем, а мать с ней нужна. Чтоб ухаживала! А матери, скажут, возить надо еду, каждый день!..
- Не скажут! Обойдусь я, если на то...
- Я могу, если что, сбегать, - сказал Степан. - Дорога не далекая!..
Отец даже не глянул на него.
- Обойдешься! - В старике все росло раздражение. - Ето теперь говоришь-т-обойдешься, а посидишь, выгуляешься...
- Где ето я выгуливаться буду?! Что вы говорите!
- Знаю, что говорю! "Где, где буду?" Известно где, там, куда везти просишь! Куда ехать советуют советчики всякие...
- Боже мой, разве ж вы не видите ничего! - Ганна была в отчаянии. Ее глаза влажно заблестели. В страхе, в горе выпалила: - Или вам все равно, что... будет!
- Ето тебе все равно! - вскипел Глушак. - Вот нажил невестку на свою голову. Ето ты не видишь ничего!
- Задыхается ж совсем! - теряя последнюю надежду, что старик смилостивится, крикнула Ганна.
- Не задохнется! - крикнул и старик.
- Вы всё загодя знаете, - запротестовал Степан.
Вот же дитятко: нету того, чтоб уважить, поддержать отца, - тоже на отца броситься готов.
- Знаю! - злобно глянул на Степана старик. Он тут же сдержал себя, с достоинством и мудростью человека, который знает, как все должно идти, просипел рассудительно: - Бог захочет - дак будет жить... А как не захочет - дак никакой дохтор не поможет...
Халимон стал бормотать молитву, креститься.. Ганна, слушая это бормотание, подумала с неприязнью: молитва одна, видно, - чтоб погода хорошая была завтра!..
Она нарочно не смотрела на Евхима, который, опираясь на телегу, посверкивал цигаркой, - душила обида на него.
Хоть бы слово замолвил, поддержал! Тяжело было начинать разговор с ним, но все ж не выдержала:
- А ты, ты - что ж молчишь? Или тебе ето... пустое?
Он не спешил отвечать. Огонек цигарки заискрился и раз и второй, прежде чем он заговорил, спокойно, ровно, как с младшей:
- А я не люблю болтать попусту.
- Дочка .. помирает, а тебе все - попусту!..
Цигарка снова заискрилась, прежде чем он промолвил:
- Не помирает и не помрет. И нечего тут трястись да кидаться на всех!..
- На вас кинешься! Очень вы зашевелитесь! Вам - лишь бы сено не попрело!.. - Ганна заговорила порывисто, решительно: - Одна пойду! На руках понесу! И ... не надо мне ничего вашего! Никаких ваших узлов не надо!
- Плетешь неизвестно что! - Евхим недовольно бросил цигарку, плюнул. Уже черт знает что вбила в голову себе!
Загодя уже дитя в могилу кладет!
- А вам и страху нет! Вы одного только боитесь... - давясь слезами, напала она снова на Евхима.
Не закончила. Старый Глушак прервал молитву, приказал свирепо: