Я вздрогнула, с трудом удержавшись от того, чтобы не пошевелить головой.
— Тебе холодно? — встревожился Дойль.
— От этого холода одеяло не поможет.
— Я его убью за тебя.
— Нет! Нет, ты будешь жить для меня. Месть не согреет зимней ночью. Я хочу, чтобы ты был рядом — живой, теплый, — а мести за свою честь я хочу куда меньше. — Очень осторожно я повернулась и поймала его взгляд. — Как твоя принцесса и будущая королева, я приказываю тебе не мстить на этот раз. Пострадавшая сторона — я, а не ты. И если я говорю, что месть мне не так важна, как тепло твоих рук, ты должен уважать мое решение.
Он посмотрел на меня черными глазами под буйной массой черных волос, из которой звездочками проглядывали серебряные сережки. Выглядел он как тот Дойль, что приходил ко мне в постель, а не застегнутый на все пуговицы, с туго заплетенной косой Дойль, что меня охранял. Только лицо было как у телохранителя, и еще что-то в нем читалось. Что-то, чего я не ожидала, хотя и надо было ждать. Чувства, которые испытывает мужчина, над чьей возлюбленной надругался другой. Очень, я бы сказала, человеческие эмоции.
— Дойль, прошу, давай расскажем прессе, что он сотворил. Давай его победим его же оружием — с помощью законов людей.
— Есть в этом поэтическая справедливость, — заметил Хью.
Секунду Дойль молча на меня смотрел, потом коротко кивнул.
— Пусть будет, как пожелает моя королева.
Мне показалось, весь мир вздохнул — словно ждал этих его слов. Не знаю, почему так важно было, что он ответит, но ощущение меняющейся реальности я узнала. Сказанные здесь и сейчас, эти слова изменили что-то очень крупное: что-то началось или прекратилось с этого мгновения. Я это почувствовала и поняла, но не знала, ни какую перемену они повлекли, ни к чему она приведет.
— Да будет так, — сказала целительница, и ее поддержал хор голосов по всему коридору:
— Да будет так, да будет так!
И вот тут я поняла. Они признали меня королевой. Когда-то, чтобы править в волшебной стране, нужно было признание подданных и благословение богов — а еще раньше, давным давно, хватало одного благословения. Сейчас у меня было и то, и другое.
— Я бы мог нести тебя хоть до края земли, — сказал Дойль, — но мне придется доверить самую драгоценную мою ношу другим.
Он поднял руку, словно собираясь дотронуться до расползающегося синяка от удара Тараниса, но вместо этого нагнул голову и поцеловал меня. Черные волосы скользнули и укрыли меня теплым плащом. Дойль прошептал:
— Больше жизни, больше чести люблю тебя, возлюбленная.
Что сказать, когда тот, для кого честь была самой жизнью, поступается ею ради тебя? Только одно:
— Больше всех тронов и титулов в мире люблю тебя, возлюбленный. Больше всего волшебства волшебной страны люблю тебя.
Вдруг запахло розами и густым лесом — словно мы шагнули на лесную поляну, заросшую шиповником.
— Опять цветами пахнет, — сказал светловолосый страж.
— Вокруг нее ходит Богиня, — отозвалась какая-то придворная дама.
— Отведем ее к людям; может быть, они сумеют сделать больше, чем мы, — сказала леди Элишед. — Унесем ее отсюда как можно дальше.
Она отвернулась, пряча блестящие от непролитых слез глаза. Сэр Хью помог ей встать.
Дойль поднялся осторожно, крепко прижимая меня к себе и стараясь не потревожить мою голову — что ему удалось. Я за него цеплялась; хоть я и знала, что нам придется разделиться, мне этого так не хотелось!
Дойль и Хью посмотрели друг другу в глаза.
— Помни, что ты понесешь на руках все будущее страны фейри, сэр Хью.
— Если бы я так не думал, я бы здесь не стоял, Мрак.
Дойль приподнял меня и протянул вперед, Хью подхватил меня на руки. Мои пальцы скользнули по голой груди Дойля — такой теплой, такой настоящей, такой… моей.
Хью со всей осторожностью принял меня в колыбель своих рук, в силу мышц. Я не сомневалась в его силе и способности меня защитить. Нет, просто это были не те руки, в которых я хотела остаться.
— Я буду рядом, моя Мерри, — сказал Дойль.
— Знаю, — сказала я.
И он снова превратился в черного пса. Он потерся головой о мою ногу, я его погладила: глаза у него по-прежнему были глазами Дойля.
— Идем, — сказал Хью.
Придворные сгрудились вокруг нас, особенно плотно впереди — чтобы, когда откроется дверь, принять возможный удар на себя. Они рисковали собой, своей честью, своим будущим. У бессмертных будущее долгое — им было чем рисковать.
Я взмолилась:
— Помоги им, Мать, сохрани! Пусть цена того, что нам предстоит сделать, не окажется слишком высокой.
Аромат роз стал таким свежим и настоящим, что мне показалось, будто по щеке у меня скользнул лепесток. И еще один. Я открыла глаза: на нас лился дождь из цветочных лепестков.
Придворные ахали от удивления и восторга, собаки прыгали и танцевали под цветочным дождем. Яркие лепестки ложились на черную шкуру Дойля.
Тихим от восторга голосом леди Элишед сказала:
— Когда-то цветочный дождь сопровождал королеву нашего двора, куда бы она ни шла…
— Благодарю тебя, о Богиня, — сказал Хью. На щеках у него блестели слезы, искрясь, как капли воды в сполохах огня. Он посмотрел на меня и прошептал: — Благодарю тебя, моя королева.
С блестящим от слез лицом он пошел вперед, неся меня на руках. Под падающим из ниоткуда цветочным дождем мы вошли в следующий зал.
Глава двадцать восьмая
Мы переходили из одного мраморно-золотого зала в другой. Залы со стенами из бледно-розового с серебряными прожилками мрамора и золотыми колоннами, залы с колоннами из серебра и стенами из белого мрамора в розовых и лиловых жилках, залы из серебряно-золотого мрамора с колоннами из слоновой кости. Мы все время шли в круге дождя падающих лепестков — едва розовых, как занимающаяся заря, оранжево-розовых, как свет угасающего дня, насыщенно-алых, почти пурпурных. Лепестки ложились на пол, и я вдруг поняла, что только они и были живыми во всех этих мраморных покоях. Больше ничего не было от живой природы в этом царстве мрамора и металла. Это дворец был, но никак не дом для тех, кто начал жизнь духом природы. Мы должны быть жизнерадостным, веселым, любвеобильным народом — а здесь не найти ни капли тепла, жизни и любви.
Не знаю, как отнеслись бы к нам другие придворные, если бы нас не сопровождал этот благословенный дождь. Встречные вполне соответствовали своему жилищу — затянутые в негнущиеся одежды из золота, серебра и неярких шелков. Они смотрели на нас, открыв рты, а многие шли за нами вслед — так, затянутые восторгом, вливаются люди в карнавальное шествие.
Только услышав смех, я догадалась, что придворных не одно лишь зрелище цветочного дождя завораживает, что радость доставляет прикосновение лепестков. Они подходили к нам с улыбками и удивленными возгласами: «А где король? Что вы здесь делаете?», а потом возгласы умолкали, и все новые и новые сидхе с улыбкой шли за нами.
Хью прошептал:
— Я помню, как любил королеву Рошиин — и до сих пор не понимал, что часть той любви шла от гламора.
Я едва не сказала ему, что гламор не от меня идет, но запах роз вдруг усилился: как я помнила, означало это либо согласие, либо запрет. Я предположила, что Хью не надо говорить о том, что цветочный дождь — не моих рук дело. При этой мысли аромат ослабел, и я решила, что правильно поняла Ее желание. На том я и успокоилась.
Дойлю пришлось отступить в сторону, он теперь не шел рядом со мной. А я, хоть и понимала, что это для того, чтобы никто не заметил и не сделал выводов, все равно боролась с эмоциями и с головной болью, чтобы не оглядываться в поисках большого черного пса. В чем-то мне помогали громадные лохматые псы Хью: они терлись об меня мордами, трогали голые ноги и руки, и к тому же частично блокировали обзор. Одна собака была почти совсем белая, другая почти совсем рыжая, с несколькими белыми пятнышками. Каждый раз, как они ко мне прикасались, мне становилось чуть-чуть легче.