— Я оказался прытким, — хвалится Яр.
— Или я? — намекаю, кто с кем познакомился.
— Если бы я не хотел, у тебя бы ничего не вышло. Ты собиралась уйти, если помнишь. Я тебя удержал.
— Да, а я набросилась на тебя прямо у дверей клуба.
— И это видели очень многие, — охотно подхватывает он, видимо, кайфуя от моего смущения. Я-то думала, поспорит для приличия, скажет, что это он все, а я просто поддалась его чарам…
— Не вздыхай, — целует меня в макушку, — они не осуждали тебя.
— Правда?
— Да. Они мне завидовали.
Мы уходим в комнату, и после совместного принятия ванны, лениво лежим в кровати, любуясь, как лунный свет ползет по ковролину. Моя очередь рисовать узоры на теле Яра; расположившись вполне уютно на его грудной клетке, я выбираю вместо холста живот.
— Слушай, — вдруг вспоминаю, — а кто мне чай по утрам приносит?
— Повариха. Я мог бы сам, но пока ты проснешься, он будет совсем остывшим. А записку пишу я, — подмигивает.
— А Лариса тебе звонила сегодня?
— Звонила.
Говорить о моей подруге не хочет, отвечает коротко — да, нет, но этого хватает, чтобы сложить картинку. Зарплату они согласовали, правда, подруга пыталась сумму нагло повысить, но после вопроса, какой у нее опыт в данной сфере, быстро согласилась на все условия.
— А то, говорит, подумала, что еще чуть поторгуемся и ей придется бесплатно на меня работать, — рассказывает Яр. — Сегодня звонила, сказала, что осваивается. Завтра заеду, посмотрю, помогу: в салон все-таки вложены деньги и терять их по дружбе глупо.
Я поцелуями набиваюсь в компанию, и сходимся на том, что когда Яр будет в салоне, меня туда же подвезет Макар.
— Не жалеешь, что уступила работу подруге?
— Нет, это не мое.
— А что твое?
Я надолго замолкаю.
— Уснула?
— Нет, думаю.
— Повторить вопрос утром?
Поднимаю к нему лицо, целую чуть колючий подбородок и пока не завелась, отрываюсь от мужа.
— Знаешь, — говорю, — я не очень люблю говорить об этом… Я сказки пишу.
Яр ждет, а я жду его реакции. Так и молчим, рассматривая друг друга. Наконец он откликается своим фирменным:
— Ну-ну?
А я уже почти все сказала, и как по мне доступным русским языком, но раз нужны пояснения, продолжаю.
— Мне нравится писать сказки. А многие люди считают творческих… эм… странноватыми…
— Правда? Я пока ничего не замечал, но буду к тебе присматриваться…
— Вот ты не веришь, а я когда-то встречалась с одним парнем, а он взял, прочитал некоторые мои сказки и меня бросил.
— Не скажу, что я сожалею о его поступке.
— Яр!
— А что такого было в твоей сказке?
— Да ничего! — возмущаюсь, несмотря на то, что обида старая. — Там просто одна из жаб курила, как паровоз, и от нее несло так, что вокруг все цветы вяли.
— А тот парень был из партии зеленых?
— Да нет, — мнусь, — он тоже курил много и… там еще эта жаба… пыталась поцеловать царевича, который от нее уворачивался… и… жабу тоже звали Толик…
Кровать начинает трястись от хохота, а я волнуюсь, как бы мы не оказались на полу. Там, конечно, мягкий ковролин, и чистенький, и вдвоем везде уютно и тепло, но я как-то быстро разнежилась после свадьбы. В общежитии и солдатская односпалка с одеялом вместо матраса считалась за счастье.
— Интересно, а какую сказку ты написала последней? — отсмеявшись, спрашивает Яр.
— Да вот как раз сегодня одну начала писать… она еще не закончена…
— Ясно, пока почитать не дашь. И о ком она?
Я закрываю глаза и передо мной встает целый подземный мир, пропитанный невозможностью и любовью.
— Она о гноме, который очень сильно любил одну фею, фею Недовольства.
— Фея красивая?
— Для него очень.
— А гном для нее?
— А красоту гнома не каждому дано увидеть. Я потом тебе дам почитать. Если хочешь, — добавляю поспешно, а то вдруг ему неинтересно, а я здесь со своим доморощенным творчеством…
— Да, хочу, — говорит он, и целует.
А мне кажется, я совсем скоро расплавлюсь, и мои чувства из категории «чуть-чуть» перейдут в «это очень опасно, детка!».
Обнимаю его, пристраиваюсь на плече и почти уже сплю, когда слышу шаги по лестнице, такие, как у моего папы, «мертвяки, на зарядку!» — называется.
— Ты Егору пожелал спокойной ночи? — вскидываюсь.
— Забыл, — трет лицо Яр, и кряхтит совсем как его братец, вставая. — Думаешь, стоит сходить?