Порой он бывал так участлив со мной, что весь разговор я проводил в ощущении: сейчас он начнет вербовать в стукачи, или гоп-стоп-команду, или в гейклубное членство. Позже стало ясно, что причина в другом. Просто он так устал и так взвинчен, что не может молчать, но от разговоров ему становится хуже.
Он обманывает себя, играя роль, натягивая на ад кромешный тонкий светоч идеала — недостижимого идеала сопереживания, почерпнутого, быть может, из фильмов советской эпохи. Как-то раз он спросил меня в своей манере, насколько я люблю жизнь.
— Пожалуй, что ненамного, — ответил я.
— Не надо бы опасаться худшего, — поразмыслив, ответил Коля и добавил: — Хотя… Не в стране дело, наверное.
— А в чем? В Боге?
— Если б он был, то лучше б его не было, — сказал Коля. — К чему мне этот надсмотр, когда и без того сплошная зона? Можно, допустим, volare cadente[8], но падать можно только до определенной черты, дальше Он не допустит. К примеру, ты умрешь, или рехнешься, а это равнозначно, по-моему. В любом разе ты попадаешь в Его руки. И это что — свобода? Бог — универсальный ограничитель воли. Он хочет, чтобы ты двигался только в одном направлении, а если ты не согласен, тогда получи гранату… И ведь все равно пойдешь куда укажут. Куда денешься с подводной лодки, а, волхователь?
Я не нашелся, что ему ответить. Коля безумен.
Естественно, я не уверен, что со мной самим все ОК.
Абсолютное присутствие, мир возможностей, которых я даже не касаюсь — это все, что можно сказать, чтобы другие поняли меня, не заставив мою мысль вкалывать в борделе представлений.
Грегуар озадачен моим состоянием. Он боится, как бы я не ушел в монастырь или умер. Раньше мы обсуждали проблемы и он находил успокоение. Но только не теперь. «Ты вообще где-то не здесь, — заметил он. — Но ты же здесь? Нет, это сложно. Знаешь чего: лучше сваливай из этой страны. Ну ее на фиг. Это все Россия, такие перевороты в мозгах, производит. Знаешь, как в песне: «Не остаться в этой стране…»
Который год — пустые вести. Перегорели свет и тьма.
Остались разговоры как воронка.
Неделю назад сидели с Толиком на скамье в Центральном парке, оцепенело глядя на облупленный фонтан, угасший задолго до последнего генсека. У парка плохая, типично российская судьба. Он возведен революционными еврейскими зодчими на месте Иерусалимского кладбища. Впрочем, царские подданные тоже были непростые люди, устроив кладбище на самом высоком холме в центре города.
Толик выбрал место случайно, как собака вынюхивает навоз. Прищурив глаза и по-блатному цыкая, он начал с того, что наш однокурсник Дарик сошел с ума.
«Плохо ему стало», — так выразился Толик, дребезжа старушачьей наркоманской интонацией. Дарика увезли в бывший Александровский централ, где содержат безнадежных больных.
— Хоспис Армагеддона, — усмехнулся Толик. — Он там и останется, без вариантов. Только плита на могилке — и хорошо, если с надписью. Два принципа сознания скончались. Апокалиптическим ударом… А все почему?.. Блин, я хочу разобраться в этом… Слишком сильно рванул отсюда. Ошибка… И еще — чтобы не помереть с голодухи раньше срока, вкалывал на этих 3D… Слишком большой дифферент. Болтанка. Пошел вразнос. Не надо было считать себя суперменом, все надо было постепенно делать… Или накопить энергию — и взорваться! Если пошел на выход — надо цельным быть. Куда смотрел его 1D-отец? Почему не подстраховал?.. Или он сам отказался? Я думаю, Олег, Бог не отказывается от нас — мы от Него отказываемся… Самое поганое, что ему придется расхлебывать эту ошибку и в следующей аватаре.
Остановка. Или даже откатило назад.
Смяв окурок маленькой сигары, Толик заговорил с ожесточением и очень убежденно:
— Тут нельзя быть чувствительным. Знаешь, что означает в Москве это слово — «чувствительный»?
Пидора оно означает. Я это понял при смешных таких обстоятельствах. Вкратце было так: жил я в своем внутреннем мире, давно жил, потому что там царила русская наша классика и разные слова, которые теперь кажутся шибко умными. Во мне все было хорошо, ничего такого. Слышал, конечно, всю эту хреноту вокруг, доносилось из окон, но думал, это так, жарты та гуморэски. Сочинял какую-то книгу, закончил, отправил по разным издательствам. И что? Получил ответы, где все очень серьезно, тактично так писали, что, мол, мы люди широких взглядов, но гомосексуальная тема сейчас не пойдет. Я не въехал: какая на хуй гомосексуальная тема? Взял я рукопись и пошел к одному спецу. Друган моего папани. Доктор психологии, теперь сексологом работает. Какая-то хитрая поликлиника при космосовете. Чиновники там, новые русские… Ну чего. Погонял он меня по разным тестам, изучил написанное, и говорит: мол, никаких отклонений. Ну, может, есть небольшой невроз, но у кого нынче нету невроза? Но, говорит, я тебе скажу как читатель. Ты слишком по-русски пишешь.