Я от Лены ушел: она пыталась меня любить.
Я из университета ушел: там пытались меня учить.
Я от Маркелова ушел: он пытался сделать из меня человека.
Колобок, Колобок, кто тебя съест? Наверно, друзья.
Во всех домах, ресторанах, бильярдных мне открыты двери, хоть я и не очень компанейский, хоть я и не очень богат, хоть я не умею играть. Отмычка проста: мое имя! Все хотят познакомиться со знаменитым футболистом, все уверены, что я вышел из строя на год, не больше.
— Ваше здоровье, Игорь!
Или я выбираю, или меня выбирают, но это словно какой-то определенный круг.
Там есть свои корифеи. Они способные, умные, широко эрудированные люди. С ними вроде и весело и интересно. Они очень разные. Но мне кажется, что в них общее:
1) «А я был когда-то…»,
2) «Сейчас меня не понимают»,
3) «Я еще себя покажу!»
Там есть поэт, чью песню все мы пели, и после этого уже двадцать лет ни один человек никогда не видел его трезвым.
Там есть журналист. Говорят, что когда-то он был известен, потом поругался с начальством, и его «зажали». Он критикует все газеты, он высмеивает нелепую верстку и сухие подвалы. «Вот если бы я был главным редактором, я бы совсем по-другому». Ему и сейчас предлагают работу, он что-то пишет, но сам говорит, что халтурит. «Вот подождите, я напишу такой подвал, что вы закачаетесь». Всех известных наших журналистов, редакторов, писателей он зовет просто: Колька, Гришка, Мишка.
Так же, по именам, зовет всех известных больших актеров обрюзгший, заросший человек с густым басом. Он со всеми выступал вместе, все артисты — его лучшие друзья. Чуть ли не на коленях просят его брать ведущие роли. «Но зачем мне одолжения, я и сам. Кстати, не одолжите ли мне червонец?»
(Да, еще одна характерная черта: они любят занимать деньги.)
Между прочим, это все кадры высокой квалификации: если бы их устроить на ликерно-водочные заводы дегустаторами, они были бы передовиками производства, запросто выполняя по две, по три нормы.
Есть, правда, и исключения. Например, Матвей, плешивый, с блудливыми глазами искусствовед (пять театров, по его словам, приглашают его на работу, но он все выбирает), не пьющий ничего, кроме шампанского, живущий в одной комнате с женой, которая с ним не живет.
Он так ко мне прилип, что я еле отцепился.
С этой публикой мне пока интересно. Но я знаю, что я тут временно. Мне скоро найдут работу, и я плюну на них. Это не хвастовство. По-другому и быть не может.
…Я как-то зашел в библиотеку и взял подшивку газет. Что там заполняет все страницы, меня не интересует.
Но я нашел где про меня. И довольно много. Вот игра с «Гвардией».
«Серов, очень вяло проведший первый тайм, заметно оживился во второй половине игры. Его быстрые прорывы стали лихорадить защиту армейцев, и на… на четырнадцатой минуте, уйдя от двух армейцев, Бегова и Ударова, Серов великолепным ударом в правый угол сравнивает счет…»
Много про меня было написано. Но интересно другое: и сейчас еще во многих статьях, разбирающих прошедший сезон, говорят о Серове, о том, что, наверно, он придет в футбол и скажет свое не последнее слово.
И в письмах до сих пор читатели спрашивают: почему не играет Серов?
А вы хотите отделаться от Серова какой-то паршивой работенкой. Не выйдет!
И, может быть, в одно унылое утро, когда я очень захочу, ко мне вернется гипноз старика. И, как прежде, я выйду на поле. И наше нападение пойдет за мной. И дрогнет «Мотор». И встанут трибуны стадиона. И сто тысяч голосов сольются в едином кличе:
— Серов!»
«…Хочу рассказать о другом. Недавно я встретился со своей первой любовью, Ирой.
Мы с ней поговорили несколько минут (удивительно содержательный разговор: «Ну как?» — «Ничего!» — «А как вы живете?» — «Помаленьку». — «Вы теперь такой знаменитый!» И т.д.). Она не знала, как мне говорить: «ты» или «вы».
Она вышла замуж, изменилась, поблекла, посерела. Жизнь для нее — уже спокойная река. Жалко, что пришлось тут же расстаться. Наверно, нам обоим было о чем поговорить. Но она чувствовала себя страшно неловко, а я (может, потому, что помнил, как вечерами просиживал около ее школы) был сух и официален.
По-моему, мы вспомнили тот день, когда она, девочка в новенькой форме, уже тогда носившая капроновые чулки, пришла в мастерскую и увидела перемазанного сапожника, для которого пределом всех мечтаний было взять ее под руку.
Как незаметно идет время и как мы меняемся!..
Я тебе рассказывал о «конце» Серова. Не справился. С ним плохо. Или он болен, или…
Но интересен его заместитель. На первый взгляд это типичный «товарищ Бюрократов», которого, кстати, и не мог сломать Игорь Серов. Наоборот, «товарищ Бюрократов» похоронил Серова. А если подумать, на чем он держался? Ведь там было много молодых, толковых сотрудников. Ты опять будешь смеяться: мол, Маркелов, не упускает случая похвастаться.
Я вспомнил о Бюрократове не для того, чтобы похвастаться.
Ты знаешь, этот самый «барбос», как обзывал его Серов, был в свое время известнейшим спортсменом. Да, на лекции в институте нам о нем говорили.
Я смотрел его личное дело. Участник гражданской войны. Сначала одни благодарности, то есть человек был очень толковый, то есть он сам боролся с рутиной, ненавидел бюрократов, насаждал новое.
Когда он сломался? Когда он стал доволен самим собой? Когда он стал отставать? Когда он зажирел? Что привело его к этому?
Вот что интересно. Вот о чем нам надо думать.
К Октябрьским праздникам на торжественном вечере в управлении объявили благодарность, давали грамоты. Ему, конечно, ничего. Развалил работу. Я еще спас его от выговора напоследок.
Но ты бы посмотрела на него в тот момент! Морщины у него дрогнули и поползли вверх. И брови совсем закрыли глаза.
Ты думаешь, хорошо уходить так на пенсию, проработав всю жизнь?
Последние годы все подпортили. Он начал думать больше о собственном престиже, чем о работе.
Но ты бы видела, как он целую неделю передавал дела новому заместителю! Они сидели до позднего вечера. Старик дрожал над каждой мелочью. Она, может, никогда и не понадобится, но он ничего не хотел уносить с собой: все рассказать, всему научить. Новый начальник, пришедший вместо Серова, наблюдая это, рассказывал, что его самого чуть слеза не прошибла. И он предложил старику подождать с пенсией.
— Где уж мне, молодые люди, я человек конченый.
Так и сказал: «конченый». А ведь он мог, черт возьми, работать! И здорово работать. И погубил его Серов. Вместо того чтобы дипломатично, вежливо убедить старика, кое в чем перевоспитать его, Серов объявил ему войну.
Старик ушел на пенсию. Будет возиться с внуком (он его зовет Коленька), играть в шахматы на бульваре, решать кроссворды, замечать ошибки в газетах и наводить порядок на кухне. Вот, собственно, окончена жизнь. Очень коротка эта человеческая жизнь. Мы должны дорожить каждым днем, никогда не успокаиваться, никогда не быть довольным собой: ведь задачи наши огромны. А кто останавливается, того жизнь выбрасывает. И мы не должны во всех этих мелочах быта, в сутолоке будней, в дыму юношеского честолюбия терять главную цель нашей жизни.
Меня всегда преследовал образ человека (сейчас он стал похож на старика барбоса), который к концу своих дней понимает: он не выполнил того, что мог и обязан был сделать.
Мы не можем позволить себе такой роскоши».
ГЛАВА XIII
БУРНЫЙ ФИНИШ
(Дневник Серова. Продолжение)
«Человечество существовало мирно и счастливо до тех пор, пока какой-то дурак не задумался над смыслом жизни. И сразу рай кончился. Пошла древняя, средневековая, новая и новейшая история с бесконечными войнами, раздорами, спорами…
И если бы тогда нашелся хоть один неандерталец, который бы сразу разнес каменным топором голову этого дурака и объявил: «Поступайте так с каждым, кто задумается над смыслом жизни», — уже давно бы на землю пришло всеобщее процветание».
6
Примечание автора. Пропускаем долгие расспросы, как Вера себя чувствует, как проходит практика и как ей нравится веселый город Горький.