Генеральному прокурору РФ Скуратову Ю. И.
от Собчака Анатолия Александровича,
проживающего по адресу:
Санкт-Петербург, Мойка, 31, кв. 8.
Уважаемый господин Генеральный прокурор!
Мне стало известно о заявлении руководителя следственной группы Генпрокуратуры г-на Лысейко о том, что группа не может завершить расследование по делу фирмы "Ренессанс" из-за невозможности получить мои свидетельские показания по данному делу. Это очередная ложь, которой за три года ведения следствия накопилось более чем достаточно. Напомню, что 23 октября 1997 года я из больницы написал на Ваше имя заявление о своей готовности дать свидетельские показания следователям и о том, что врачи разрешили сделать это. Однако ответа (реакции) на мое заявление не последовало.
2 февраля 1998 года в телефонном разговоре с Лысейко я вновь подтвердил свою готовность дать свидетельские показания в официальной обстановке в Российском посольстве во Франции. Лысейко обещал в течение 1-2 недель сформулировать вопросы и направить их по официальным каналам в Париж. Но и этого не произошло.
Считаю, что попытка сфабриковать против меня уголовное дело и расправиться со мной имеет явную политическую подоплеку и ничего, кроме вреда, ни Вашему ведомству, ни России не принесет.
Я по-прежнему готов ответить на любые вопросы следователей, так как мне нечего скрывать и бояться - я никогда не совершал каких-либо действий, противоречащих закону. Опасаюсь я только одного - недобросовестности следствия и грубых нарушений законности со стороны Ваших подчиненных, как это уже имело место 3 октября 1997 года при незаконной попытке моего задержания.
С уважением и готовностью ответить
на любые Ваши вопросы
Анатолий Александрович Собчак.
9 марта 1998 года.
О подробностях самой этой истории с моим задержанием я расскажу чуть позже, а здесь хочу только напомнить, что суд и только суд может признать кого-либо виновным в совершении преступления. Но именно суда боятся организаторы данного "дела" - ведь суду им предъявить нечего. Газетными статьями доказательств не заменишь! Поэтому они будут затягивать следствие как можно дольше, на годы. По старому принципу Ходжи Насреддина: либо шах помрет, либо ишак сдохнет.
И еще они надеются на то, что годы проходят и все в конце концов забудут и Собчака, и его злополучное "дело".
Об этом "деле" лучше всего написал Е. Евтушенко, который навестил меня в Париже:
У киллеров нет перекура.
Счастливцы, кто недоубит,
И бывший мэр Санкт-Петербурга
В Париже вроде бы забыт.
Но он, вдали от всех рогатин
Здесь наблюдаемый врачом,
Непоправимо элегантен,
Неумолимо обречен.
Есть обреченные на зависть.
Порода эта такова,
Что в ребра им всегда вгрызались
И рвали в клочья рукава.
И не пошел он с остальными
Ни в паханы, ни в холуи.
Глаза старались быть стальными,
Не вышло. Теплые. Свои.
Такие в них блестят грустинки,
И в самой-самой глубине
Лежат, как девочки-грузинки,
Надежды мертвые на дне.
Ни от кого не ждет поблажки,
Ни на кого не держит зла.
Подделать можно все бумажки,
Но не подделаешь глаза.
И не беглец - скорей изгнанник,
Герой еще вчерашних битв,
Он подозреньями изранен
И обвиненьями обвит.
Смакуя слухи-однодневки,
Злорадствуют кому не лень,
Но бродит где-нибудь у Невки
Его оболганная тень.
Есть перья на любые вкусы
Сейчас их просто взять внаем,
Мы, как безропотные трусы,
Героев собственных "сдаем".
Нам пошлость изменила гены.
Да на какого ей рожна
Политики-интеллигенты?
Россия-дура ей нужна.
Залечь героям неуместно,
Как уголовникам, на дно.
Россия - это наше место,
Хотя и проклято оно.
Когда-нибудь, кто чист, кто урка,
Мы разберемся навсегда,
И бывший мэр Санкт-Петербурга
Дождется правого суда.
Глава 2
ПАРИЖСКАЯ ЖИЗНЬ
ОПАЛЬНОГО МЭРА
В первую же ночь после прибытия в Париж в изгнание мне в Американском госпитале, где я тогда находился, привиделся необычный сон. Его необычность была особенно остра, если учесть, в какой ситуации этот сон появился: начало мучительной эмиграции, постельный режим, ожидание консилиума врачей и угроза проведения рискованной операции шунтирования. В ту ночь я заснул поздно около часа ночи. В предыдущую ночь, в Военно-медицинской академии Петербурга, я спал не более четырех часов, тревожно и беспокойно, - одолевали мысли о предстоящем отъезде. Тогда я поднялся в 6 утра, пережил мучительный отлет с Родины, а вечером уже лежал в этом чужом госпитале на окраине Парижа.
Мне снился сон о похоронах Ленина. 21 января 1999 года - 75-я годовщина со дня его смерти. Москва. Красная площадь. 9.50 утра. Рота почетного караула Кремлевского полка под траурный марш величественно выносит из мавзолея гроб из красного дерева с телом вождя мирового пролетариата и устанавливает его на временный постамент. Метрах в пятидесяти от гроба стоят высшие руководители государства - президент Ельцин, Черномырдин, Немцов, Чубайс, Лужков и почему-то Хрущев. Чуть в стороне стоит Патриарх Московский и всея Руси Алексий II, заметна его некоторая отстраненность от церемонии и углубленность в свои сокровенные мысли. Раздается бой кремлевских курантов. Начинается митинг. Вся страна прильнула к телеэкранам: в связи с церемонией захоронения ленинских останков и учитывая его историческую роль в судьбе нашего государства, этот день был объявлен президентом общероссийским выходным днем и назван "Днем проводов Ленина", а российское государственное телевидение вело прямую телевизионную и радиотрансляцию с Красной площади. Как только стихли куранты, с Манежной площади стали доноситься истошные выкрики пенсионеров и коммунистических фанатиков - десятки тысяч почитателей Ленина с его портретами и красными флагами в руках заполонили в это утро подступы к Красной площади. Они хотели во что бы то ни стало сорвать захоронение своего кумира. В этот морозный, солнечный день они производили впечатление самой отвратительной и тупой черни, в их рядах было немало бывших служителей сталинско-бериевского ГУЛАГа.
Тысячи милиционеров и курсантов школ милиции едва сдерживают ожесточенный натиск ленинистов. А тем временем тысячи заранее подобранных участников траурного митинга на Красной площади (в основном чиновники, военные и студенты) внимают президенту Ельцину. Едва стоя на ногах, он с явно выраженной брежневской дикцией объясняет, почему решил захоронить Ленина. Мол, все беды нашей страны проистекают из-за того, что тело Ленина до сих пор не предано земле, а его душа - не нашла успокоения. Речь закончилась, и послышались жидкие аплодисменты. Вслед за Ельциным слово берет Святейший Патриарх. Вспомнив все страдания, выпавшие на долю Церкви от режима Ленина, он затем поддерживает решение Кремля по-человечески и по-христиански упокоить в земле его останки. "Это святейший долг всех нас перед любым усопшим!" - завершает Патриарх. Дрожащий от холода Борис Немцов нежданно-негаданно для себя получает слово - "царским" жестом Ельцин указывает ему на микрофон. "Может, не надо, Леонид Ильич?" - пытается отпереться ошеломленный Немцов, уже делая, правда, робкие шаги к микрофону. "Ты обязан сказать слово, Борис Ефимыч. А я скажу потом слово о твоей судьбе", - отвечает президент. Неуверенным голосом Немцов говорит о великой значимости этого события для всей мировой истории, намекает на более счастливое будущее страны, а в конце слегка славословит в адрес президента: дескать, без вас, Борис Николаевич, никто не решился бы на такой отважный поступок. Решительным движением Ельцин отодвигает Немцова от микрофона. По программе митинга, после выступления Патриарха должен был выступать премьер-министр, а не вице-премьер. Затем симфонический оркестр под управлением Ростроповича должен был сыграть отрывки из "Реквиема" Моцарта. Однако президент нарушил весь ход церемонии. Он снова взял слово. На этот раз его речь была четкой и сильной, чувствовалось, что она будоражит его самого и он скажет что-то действительно важное и для себя самого, и для страны. Поблагодарив Немцова за выступление, похвалив организаторов церемонии, он вдруг сказал: "Вот здесь и сейчас хочу объявить об отставке Правительства России. Назначаю новым премьером всем вам хорошо известного и очень умного Бориса Ефимовича Немцова. Второе. Объявляю Немцова своим официальным преемником на посту главы нашего государства. После утверждения в Думе его кандидатуры (а иначе я ее распущу и сам назначу Немцова) я ухожу в отставку и передаю Борису Ефимовичу бразды правления страной как исполняющему обязанности президента! От этих решений не отступлю ни на шаг. Я хороню Ленина, освобождаю тем самым народ от бремени прошлой эпохи. Теперь могу с чистой совестью уйти на покой, пожить спокойной жизнью вместе со своими близкими!" - с этими словами президент завершил свой внеплановый и судьбоносный спич. Не преминул сразу же обратиться и к сотням журналистов со словами: "Вот и думайте, понимаешь, о чем первым делом сообщать - о похоронах Ленина или о моих кадровых решениях!"