Когда туман рассеялся, с высокого гребня нам виден океан, он от нас далеко и кажется синим-синим. Чем дальше мы едем, тем холодней мне становится, совсем замерзаю.
Мы останавливаемся, я достаю куртку и надеваю её. Вижу, что Крис подходит совсем близко к краю утёса.
— КРИС! — кричу я. Он не отвечает.
Я подбегаю, хватаю его за ворот рубашки и оттаскиваю назад.
— Не делай этого.
Он смотрит на меня как-то прищурившись.
Достаю одежду и подаю её ему. Он берёт, но всё копается и не одевает.
Торопить его теперь бесполезно. В таком настроении он будет делать только то, что хочет.
А он всё тянет и тянет. Проходит десять, пятнадцать минут.
Ну что ж, кто кого переупрямит.
Тридцать минут спустя на холодном ветру с океана он спрашивает: “Куда мы едем?”
— Теперь на юг, по побережью.
— Поедем назад.
— Куда?
— Туда, где теплее.
На это ушло бы миль сто лишних. — Сейчас мы поедем на юг, — повторяю я.
— Зачем?
— Потому что назад придётся давать крюк во много-много миль.
— Поехали назад.
— Нет. Одевай тёплые вещи.
Но он не делает этого и просто сидит на земле.
Минут пятнадцать спустя он снова говорит: “Поехали назад.”
— Крис, не ты ведёшь мотоцикл, а я. Мы поедем на юг.
— Почему?
— Потому что слишком далеко, и потому что я так сказал.
— Ну, а почему бы нам просто не поехать назад?
Меня охватывает гнев. — Да тебе и вовсе это ни к чему, а?
— А я хочу назад. Ну скажи, почему нельзя ехать назад?
Я стараюсь сдержаться. — В самом деле тебе вовсе не хочется назад. В действительности ты лишь хочешь посердить меня, Крис. И если постараешься, то у тебя получится!
Вспышка страха. Вот этого ему и надо было. Ему хочется возненавидеть меня. Потому что я — это не он.
Он угрюмо смотрит в землю и надевает теплые вещи. Мы снова садимся на машину и едем дальше по побережью.
Я могу строить из себя отца, какой у него должен быть, но подсознательно, на уровне качества, он разгадывает это и понимает, что настоящего отца тут нет. Во всех этих беседах шатокуа не раз проглядывало лицемерие. Вновь и вновь даётся совет устранить двойственность субъекта-объекта, причём самая большая двойственность, между ним и мной, так и осталась нераскрытой. Раздвоение личности.
Кто же это сделал? Не я же. И никак нельзя исправить этого…Я всё думаю, насколько же глубоко дно у океана…
Я по существу раскаявшийся еретик, и поэтому в глазах всех спас свою душу. В глазах всех, кроме одного, который глубоко внутри знает, что спас он всего лишь шкуру.
Я существую теперь главным образом доставляя удовольствие другим. Так поступаешь, чтобы выбраться. Чтобы выбраться, надо сообразить, что они хотят от тебя услышать, затем произносишь всё как можно убедительнее и оригинальнее, и если убедил их, то тогда спасён. Если бы я не набросился на него, то мы всё ещё были бы там, но он остался верен тому, во что верил до самого конца. Вот в этом разница между нами, и Крис знает об этом. Вот поэтому-то я иногда чувствую, что он — это реальность, а я — призрак.
Теперь мы на побережье графства Мендочино, здесь всё так буйно, прекрасно и открыто. Холмы большей частью покрыты травой, но в складках скал и между холмами растет кустарник, причудливо изогнутый восходящими потоками ветра с океана. Мы проезжаем мимо старых, потрёпанных непогодой деревянных заборов. Вдалеке маячит старый серый фермерский дом. Как можно здесь вести хозяйство? Забор во многих местах поломан. Бедность.
Там, где дорога спускается с высоких утёсов на плёс, мы останавливаемся отдохнуть. Когда я выключил мотор, Крис спрашивает: “И зачем это мы здесь остановились?”
— Я устал.
— Ну а я — нет. Поехали. — Он всё ещё сердится. Я тоже сердит.
— Сходи-ка ты на пляж и побегай кругами, пока я отдохну.
— Поехали, — канючит он, но я отхожу в сторону и не обращаю на него внимания. Он садится на обочине около мотоцикла.
С океана доносится сильный запах гниющих органических веществ, а холодный ветер не располагает к отдыху. Но я нахожу большую груду серых камней, куда ветер не задувает, а солнышко довольно хорошо прогревает. Я впитываю в себя тепло солнечных лучей и стараюсь быть благодарным судьбе за то немногое, что есть.
Мы снова в пути, и теперь я начинаю сознавать, что он — другой Федр, который думает и действует так, как первый, везде ищет неприятностей, его влекут силы, о которых он едва догадывается и которых не понимает. Вопросы… те самые вопросы… ему нужно знать всё.
Если он не получает ответа, то будет добиваться, пока не получит, а он влечет за собой новый вопрос, и он снова и снова будет добиваться ответа… бесконечная погоня, он никак не может сообразить и понять, что вопросы никогда не иссякнут. Чего-то не хватает, он это чувствует и готов убиться, лишь бы выяснить.
Мы едем по гребню высокого утёса с крутым поворотом. Океан простирается бесконечно, холодный и синий, он навевает странное чувство отчаяния. Жители побережья даже и не знают, что символизирует океан для сухопутных людей, какая это заветная мечта, которая таится глубоко подсознательно, но не видима. Когда же они попадают к океану и сравнивают своё восприятие с той мечтой, то просто сокрушаются от того, что приехали так далеко и столкнулись с такой тайной, которую ничем не измерить. Источник всего на свете.
Много времени спустя мы приезжаем в город, где светлая дымка, казавшаяся такой естественной над океаном, теперь видится на улицах города. Она придаёт им некий ореол, туманное солнечное сияние вызывает какую-то ностальгию, как если бы ты был здесь много лет тому назад.
Мы заходим в переполненный ресторан, с трудом находим свободный столик у окна с видом на сияющую улицу. Крис насупился и не хочет разговаривать. Возможно, каким-то образом он чувствует, что ехать нам осталось немного.
— Мне не хочется есть, — говорит он.
— Ну, подожди, пока я поем.
— Поехали, я не хочу есть.
— Ну а я хочу.
— А я не хочу. У меня болит живот. — Старый симптом.
Я обедаю под гул разговоров и звяканье тарелок и ложек на других столах, через окно вижу, как проезжает человек на мотоцикле. У меня такое ощущение, что мы приехали на конец света.
Поднимаю взгляд и вижу, что Крис плачет.
— Ну что теперь?
— Живот. Болит.
— И всё?
— Нет. Мне всё опротивело… Зря я поехал… Ненавижу эту поездку… Я думал, будет интересно, а всё не так… Зря я поехал. — Он всегда говорит правду, как Федр. И подобно Федру он теперь смотрит на меня со всё большей и большей ненавистью. Пришло время.
— Я думал, Крис, посадить тебя здесь на автобус и отправить домой.
Вначале лицо у него ничего не выражает, затем появляется удивление и досада.
Добавляю: “Я поеду дальше на мотоцикле один, и мы встретимся снова через неделю-другую. Чего тебе мучиться, раз уж так вышло?
Теперь настала моя очередь удивляться. Ему совсем не стало легче. Он раздосадован ещё больше, насупился и молчит.
Кажется, он совсем растерялся и напугался.
Поднимает взор. — А где я буду жить?
— Ну, в нашем доме больше жить нельзя, там ведь теперь живут другие люди. Можно побыть у бабушки с дедушкой.
— Не хочу я жить у них.
— Можно пожить у тёти.
— Она меня не любит, а я не люблю её.
— Тогда у других бабушки с дедушкой.
— У них тоже не хочу жить.
Я называю ещё несколько мест, но он только качает головой.
— Ну так с кем же тогда?
— Не знаю.
— Крис, кажется, ты уже сам понимаешь, в чём дело. Ты не хочешь продолжать поездку. Тебе она не нравится. И всё же ты не хочешь жить нигде и ни с кем. Все те, кого я тебе называл, либо не нравятся тебе, либо ты им не нравишься.
Он молчит, но на глаза у него наворачиваются слёзы.
Женщина за соседним столом смотрит на меня сердито. Она раскрывает рот, как если бы хотела что-то сказать. Я смотрю на неё тяжелым долгим взглядом, она закрывает рот и снова принимается за еду.
Теперь Крис уже плачет вовсю, и люди за другими столами обращают на нас внимание.
— Пойдём прогуляемся, — говорю я и встаю, не дожидаясь счёта.
Официантка у кассы говорит: “Как жаль, что мальчик плохо себя чувствует.” Я киваю, и мы выходим.
В сияющем свете я ищу где-нибудь скамейку, но их нет. Тогда мы садимся на мотоцикл и медленно едем на юг, высматривая тихое место, чтобы остановиться.