— Меня клонит в сон, — говорю Крису. — Вздремну слегка.
— Я тоже, — отвечает он.
Мы поспали, и проснувшись, я чувствую себя хорошо отдохнувшим, так хорошо, как не бывало уже давно. Я беру куртку Криса и свою и запихиваю их под резиновые растяжки багажника.
Так жарко, что мне не хочется одевать шлем. Вспоминаю, что по правилам этого штата, шлем не обязателен. Я привязываю его к одному из шнуров.
— Возьми и мой туда же, — говорит Крис.
— Он нужен тебе для безопасности.
— Но ты же ведь снял.
— Ну хорошо, — соглашаюсь я и креплю его тоже.
Дорога всё так же петляет и кружит среди деревьев. Она подымается на разворотах и спускается к новым видам, открывающимся один за другим то сквозь кустарник, то вновь на чистом месте, откуда видны каньоны под нами.
— Красота! — ору я Крису.
— Незачем орать, — отвечает он.
— О, — восклицаю я и смеюсь. Когда шлем снят, можно говорить нормальным голосом. После всех этих дней!
— Ну, всё-таки красиво, — повторяю я.
Всё больше деревьев, кустов и рощ. Становится всё теплее. Крис повисает у меня на плечах, я слегка оборачиваюсь и вижу, что он стоит на подножках.
— Так небезопасно, — говорю я.
— Нет, совсем нет, я всё чувствую.
Возможно и так. — Всё-таки будь осторожен, — бросаю я.
Немного погодя, когда мы въезжаем на серпантин под нависающими над нами деревьями он восклицает “Ох”, чуть позже “Ах” и затем “Ух ты”. Отдельные ветви так низко висят над дорогой, что могут стукнуть его по голове, если не остерегаться.
— В чём дело? — спрашиваю.
— Теперь всё не так.
— А что?
— Всё. Раньше за твоей спиной мне ничего не было видно.
Солнечный свет, попадая на дорогу сквозь ветви деревьев, разливается странным причудливым узором. Свет и тень так и брызжут мне в глаза. Мы входим в вираж и снова вырываемся на свет.
Точно. Я как-то об этом и не думал. Ведь всё это время он сидел глядя мне в спину. — И что ты видишь? — спрашиваю.
— Всё по другому.
Мы снова устремляемся в рощу, и он спрашивает: “А тебе не страшно?”
— Да нет, привыкаешь.
Немного спустя он интересуется: “А когда я вырасту, можно мне будет иметь мотоцикл?”
— Если будешь ухаживать за ним.
— А что надо делать?
— Много чего. Ты ведь смотрел, что я делаю.
— А ты мне всё покажешь?
— Конечно.
— А это трудно?
— Нет, если правильно относиться к этому. Самое трудное — это иметь верное отношение к делу.
— А-а-а.
Некоторое время спустя он садится на место. Затем говорит:
— Пап?
— Да?
— А у меня будет правильное отношение?
— Да, пожалуй, — отвечаю. — Вряд ли у тебя будут проблемы.
Так мы и едем всё дальше и дальше, минуем Юкиа, Хоплэнд, Кловердейл и въезжаем в виноградарскую местность. На магистральном шоссе мили так и мелькают. Двигатель, протащивший нас через полконтинента, гудит и гудит себе в монотонном забытье, безразличный ко всему, кроме своих внутренних сил. Проезжаем Асти и Санта-Розу, Петалуму и Новато по шоссе, которое становится все шире, машин на нём всё больше, легковых и грузовых, автобусов, полных людей, вскоре у шоссе появляются дома, суда в заливе неподалёку.
Испытания, конечно, никогда не кончатся. Несчастья и неудачи будут всегда, пока люди живут на свете. Но теперь появилось новое чувство, которого не было прежде, оно не просто лежит на поверхности, оно проникает насквозь. Мы победили. Теперь будет лучше. Такое как бы предсказывается.
Послесловие к изданию 1984 года
В этой книге много говорится о перспективах древних греков и о их значении, но одна перспектива здесь упущена. Это их воззрение на время. Они рассматривали будущее, как нечто наступающее на них сзади, а прошлое отступало у них перед глазами.
Если вдуматься, то такая метафора гораздо более точна, чем современная нам. Кто, в самом деле, может смотреть в будущее? Мы можем всего лишь планировать на основе прошлого, даже если опыт свидетельствует, что такие планы зачастую неверны. И разве может кто-либо позабыть прошлое? Что ещё можно знать?
Десять лет спустя после публикации «Дзэн и искусства ухода за мотоциклом» перспектива древних греков совершенно уместна. Какого рода будущее наступит сзади, я совсем не знаю. А прошлое, простирающееся впереди, заслоняет взор.
Конечно, никто не мог предсказать того, что произошло. Тогда 121 издатель отказался от этой книги, и лишь один-единственный предложил мне стандартный аванс в 3000 долларов. Он сказал, что эта книга заставила его задуматься над тем, зачем он взялся за издательское дело, и добавил, что хоть и почти наверняка это последняя плата, отчаиваться не стоит. При такой книге деньги совсем не главное.
Так и оказалось. Затем настал день публикации, ошеломляющие рецензии, статус бестселлера, интервью для журналов, радио и телевидения, предложения о съёмке фильма, издания за рубежом, бесконечные предложения выступить, и читательская почта, из недели в неделю, месяц за месяцем. В письмах было полно вопросов: Почему? Как это случилось? Что там упущено? Что вас побудило на это? Прослеживается какая-то досада. Они поняли, что в этой книге есть нечто большее, чем видно на глаз. Им хочется услышать всё до конца.
В самом-то деле, нет никакого «секрета». Не было никаких глубинных подспудных мотивов. Просто мне казалось, что написать — это лучшее качество, чем не писать, вот и всё. Но по мере того, как время отступает вперёд и перспектива вокруг книги становится шире, можно дать более подробный ответ.
Есть такое шведское слово kulturbarer, которое можно перевести как «носитель культуры», хотя в нём не так уж много смысла. Эта концепция не очень-то в ходу в Америке, хотя и должна бы быть таковой.
Книга, носитель культуры, подобно мулу, тащит культуру на своём горбу. Никому не следует садиться и преднамеренно писать такую книгу. Книги, носители культуры, появляются почти случайно, как происходят внезапные перемены на фондовом рынке. Есть книги высокого качества, являющиеся важной частью культуры, но это не одно и то же. Они её составная часть. Они никуда её не уводят. К примеру, в них могут с сочувствием говорить о безумии, ибо это стандартное культурное отношение. Но в них нет никакого намёка на то, что безумие — нечто иное, чем болезнь или деградация.
Несущие культуру книги бросают вызов посылкам культурных ценностей, и это нередко происходит тогда, когда культура меняется в пользу такого вызова. И книги эти не обязательно высокого качества. «Хижина дяди Тома» не была литературным шедевром, но эта книга — носитель культуры. Она появилась в то время, когда вся культура была на грани отказа от рабства. Люди тянулись к ней как к отражению своих собственных ценностей, и она обрела ошеломляющий успех.
Успех «Дзэн и искусства ухода за мотоциклом» и представляется результатом такого несущего культуру явления. Принудительная шоковая терапия, описанная здесь, сейчас запрещена законом. Она — нарушение свободы человека. Культура изменилась.
Эта книга также появилась во время культурного подъёма по поводу материального успеха. Хиппи его начисто отвергли. Консерваторы обескуражены. Материальный успех был американской мечтой. Миллионы европейских крестьян стремились к нему всю свою жизнь и в поисках его приехали в Америку, мир, где они и их потомки будут, наконец, в достатке. Теперь же их испорченные потомки бросают эту мечту им в лицо и говорят, что она не годится. Чего же они хотят?
Хиппи тоже чего-то хотели, они называли это «свободой», но в конечном анализе «свобода» — это чисто отрицательная цель. Она лишь утверждает, что нечто — плохо. Хиппи практически не предлагали никаких альтернатив, кроме цветастых краткосрочных; к тому же, многие из них всё больше и больше смахивают на чистейшей воды дегенератство. В дегенератстве можно найти удовольствие, но трудно сохранить его как серьёзное занятие на всю жизнь.