Зрелых еще не достигнув и мудрых лет,
Чьей же ты силой вынудил ханов ветров
Кланяться низко твоим ногам в стременах?
Кто, как не Хонгор, сделал мирным твой кров?
Кто, как не Хонгор, врагов повергал во прах?
Был он гонителем всех, осужденных тобой,
Был победителем всех, побежденных тобой,
Как же решился ты — верить ушам не могу —
Хонгра послать на верную гибель к врагу —
К детищам ада, к невиданным смельчакам?
Лучше меня, эзен-хан, на куски раздроби!»
И зарыдал. Огромные, как воробьи,
Слезы катились по желтым старым щекам.
Сына себе на колени старик посадил,
Поцеловал и взглядом своим осудил.
Хонгор ответил родителю не спеша:
«О мой отец, я вижу, в ярости вы…
Д
ороги мне вы, как собственная душа,
Глупым остались, однако, до старости вы!
Нет нам навара, пока вода не вскипит…
Видимо, вы — сырая вода, Шикширги!
Слушайте, славных богатырей круги:
Если мой конь четырех не лишится копыт,
Сам я — не буду в полон мангасами взят, —
Через пятнадцать лет я вернусь назад».
И распахнул он дверь золотой бумбулвы.
Вышли за ним властелин и храбрые львы.
Искоркой, вырванной ветром степным из огня,
Хонгор вскочил на коня, что прославлен везде.
Пальцы свои распластав на крупе коня,
Молвил он: «Джангар, подобный дневной звезде,
Вы, Герензал, и вы, золотые рагни,
Множество богатырей с единой душой!
Всем я желаю, в край уезжая чужой,
Чтобы спокойно текли счастливые дни,
Чтобы не ведали горя в родном дому!»
Джангар ответствовал: «На трудной стезе
Да засияет солнце коню твоему! В землю
Киняса вступив, подобный грозе,
Да возвратишься назад, победив его!»
Хонгор взнуздал дорогого коня своего
И под углом восходящих лучей полетел.
Днем не дневал он и ночью не ночевал.
Сердцеобразный колодец он миновал,
И миновал он людского жилья предел,
И на пустынный выехал перевал,
И закричал в открытое ухо коня:
«Должен ты в месяце Юр доставить меня
К диким отрогам серебряно-белой Эрклю,
Чашу — своей или вражьей — крови пролью».
Конь, услыхав повеление ездока,
Дальше своих челюстей закидывать стал
Ноги передние, легкие, как облака.
Мчался, как будто буре завидовать стал,
Задние ноги к прекрасным пахам подбирал
И четырьмя копытами свет попирал,
А позади — прозрачная пыль поднялась,
Радугою в небесный свод уперлась.
Белая пена кружилась над головой,
Красная пена слетала с обоих удил,
И по земле тянулась она пеленой.
Хонгор к земле наклонился. На всем скаку
Он из-под стремени белой рукой захватил
Горсточку мелкого выжженного песку.
Трижды прочтя заклинанье бурхана войны,
Дунул трикраты, подбросил песок в небеса.
Образовалась огромной величины
Синяя туча, волшебный дождь полился.
Ветер провел прохладной и мягкой рукой
По волосам скакуна. От ласки такой
Нежной домброй зазвучала грива коня,
Хвост распушился, прекрасной дудкой звеня.
Бури быстрей побежал отчаянный конь.
Будто пугаясь тени хозяина, конь
Прыгал, казалось, брезгуя телом земли.
Горная цепь уже показалась вдали —
Хмуро насупившаяся вершина Эрклю
Точно решила свалиться на ездока.
В пору, когда, пронзая насквозь облака,
Раннее солнце бросает лучи ковылю,
Чтобы жемчужиной стала росинка на нем,—
Горные птицы вспугнуты были конем:
Хонгор взлетел на вершину горы крутой.
Он оглянулся: крепостью золотой
Тысячезубый Алтай сиял вдалеке,
Завороженные спали пространства в тиши…
Пусто кругом, не найти человечьей души.
Хонгор сошел с бегунца, прикрепил к луке
Повод из пуха верблюжьего и серебра
И на гранитной стене, в щербине ребра,
Воин уселся, чумбур натянув стальной.
Сверху жара полуденная Хонгра пекла,
Снизу пекла нагретая солнцем скала…
Все ж просидел богатырь, несмотря на зной,
Семью семь — сорок девять томительных дней.
«Вот уже месяца Юр настала пора,
Вот подо мною белеет Эрклю-гора,
Кажется, встреча должна состояться на ней,
Кажется, мой Цеджи ошибиться не мог!» —
Так он промолвил и посмотрел на восток:
Тонкая пыль поднялась до седых облаков.
Что это, вихря столбы? Но вихрь не таков.
Это — не вихрь, и не дождь, и не смерч,
и не снег. Это — коня богатырского быстрый бег,
Это — копытами поднята пыль вдали!
Быстрым Цохором недаром коня нарекли.
Был он известен даже в стране холодов.
Он издавал ноздрями звуки рожка —
Сорок печальных и сорок веселых ладов.
Звали Беке Цаганом его ездока.
В землях мангасов прославлен Беке Цаган,
Был он грозою ста двенадцати стран;
Много врагов секира косила его,
Хонгрову мощь превосходит сила его…
Выехал Алый Хонгор навстречу ему.
Храбрый Цаган обратился с речью к нему:
«Эй ты, без роду, без племени, без языка,
С огненными глазами случного быка,
Ветром носимый, подобно свистун-стреле,
Изгнанный всеми владыками навсегда,
Блудный изгой, отверженец на земле,
Эй, говори, откуда бредешь и куда?»
Неукротимый ответствовал исполин:
«Джангар — мой властелин, предводитель дружин.
Ханство мое — одна из алтайских вершин.
Сила моя — несметный великий народ.
Он забывает в сраженьях слово: назад!
И повторяет в сраженьях слово: вперед!
Бумба — моя отчизна, где каждый богат,
Все родовиты, нет бедняков и сирот,
Смерти не знают в нетленной отчизне там,
И мертвецы возвращаются к жизни там».
«Этой страною враг никогда не владел:
Стал я бронею мирских и духовных дел!»
Молвил Цаган: «Слушай ты, говорящий со мной!
Если ты — пуп небес и тверди земной,
Если перед тобою трепещут враги,
Если твой меч купался в мангасской крови, —
Чей же ты сын? Прозванье свое назови!»
«Слушай: отец мой — славный Менген Шикширги,
Первым ребенком я был у Зандан Герел.
В огненном море шулмусов горел — не сгорел.
Страшным подвергнутый мукам в адских краях,
Не возымел я привычки выкрикивать: йах!
В самое пекло вступил я, не задрожав!
Кто же ты сам, отверженец всех держав,
Где твоя родина? Кто над тобой властелин?»
Молвил Цаган: «Я грозою народов слыву,
Злобного хана Киняса я исполин.
Еду я, чтобы разрушить твою бумбулву,
Еду я, чтобы детей превратить в сирот,
Еду я, чтобы в раба превратить народ,
Еду я, чтобы нетленных жизни лишить,
Еду я, чтобы людей отчизны лишить,
Еду — загнать их в заброшенные места,
Еду — забрать их четыре вида скота,
Еду я — разгромить богатырскую рать,
Еду я — гордого Хонгра в полон забрать.
Вот, мой противник, и встретились мы с тобой!»
И на скале начался настоящий бой.
Два бердыша лопатки пронзали насквозь.
Восемь коневых ног воедино сплелось.
Восемь копыт поднималось над крутизной.
Чтобы взглянуть на бойцов, из глуши лесной
Птицы слетались, дикие звери пришли,
Рыбы морские слушали на мели
Отзвуки битвы. Катились груды камней —
На поединок взглянуть бойцов и коней.
Всякую сталь испробовали силачи:
Копья, булаты, кинжалы, пики, мечи.
Крови струя навстречу неслась острию…
Много приложено было стараний тогда,
Но победителя не было в этом бою.
Грозные сбросив доспехи брани тогда,
Богатыри в рукопашной схватке слились.
Загрохотали громы, ветра поднялись,
Буря над миром мгновенная пронеслась,
И золотая вселенная затряслась;
Падали, поднимались и падали вновь,
Паром всходила над ними черная кровь.
Выказал каждый храбрость и силу свою,
Но победителя не было в этом бою.
И понатужился храбрый Беке Цаган,
Поднял высоко, силы собрав, великан
Алого Хонгра — поднять его нелегко! —
И перекинул через себя далеко,
Вызвав землетрясенье, взметнув ураган.
Хонгор хотел было встать, но Беке Цаган
Локоть железный вдавил в его позвонок.
Хонгор и тут оказался истинным львом:
Нет, не согнул он раскинутых рук и ног,
Нет, не коснулся песка шершавого лбом!
Так продержался три дня, три ночи боец,
Утром четвертого дня сказал наконец:
«Не были мы в этой жизни врагами с тобой,
Так почему же в смертельный вступили бой
Ради властителей — двое богатырей?
Ханы того не стоят и все их дела,
Чтоб из-за них, добытые от матерей,
Мучили мы и терзали свои тела,
Чтобы живая, невинная кровь текла!
Ладно, твоя взяла, твой надо мною верх.
Только запомни: каким бы меня ни подверг
Пыткам, — убить не сумеешь, я не таков,
А наживешь ты врага на веки веков.
Свяжешь теперь — потом сожалеть бы
не стал!»
И на четыре стороны все распластал
Руки и ноги свои, припал он к песку
Белым, горячечным лбом, придавил копье.
Тяжкую цепь на шею надев смельчаку
(Освободиться никто не мог от нее!),
Руки и ноги скрутив на крепкой спине,
Вниз головою к хвосту коня привязав, —
Злобный Цаган поскакал на быстром коне
Неба пониже, повыше коленчатых трав.
Хонгрово тело покрыла тогда синева,
С кочки на кочку подпрыгивала голова,
Рытвину минув, падала в ямину вновь.
Пленник освободиться хотел от ремней —
В нежные кисти впивались они сильней.
С кончиков пальцев сочилась алая кровь.
От беспрерывных ударов о глыбы камней,
От быстроты состязавшихся в беге коней
Хонгор в беспамятство падал на много дней.
Огненный лик, затмевавший прежде луну,
Сделался темной золой. В больную струну
Стан превратился, тонким, беспомощным стал,
А походил он когда-то на крепкий сандал!
Ехал лесами, привязан к хвосту скакуна, —
Птицы лесные летели с утра дотемна,
Птицы летели над ним, от слез ослабев,
Скорбного плача исполнен был их напев.
Ехал горами — к нему из логов и нор
В горе бежали когтистые жители гор,
Звери, неведомые странам земным,
Жалобно воя, следовали за ним.
Ехал морями, где много таится бед,—
Рыбы морские сбирались на каждой мели,
Выпученными глазами глядя вослед.
Ехал он степью — коленчатые ковыли
Стебли вытягивали, печально звеня.
Мимо овечьей отары промчался Цаган,
Десятилетний стерег ее мальчуган.
Вздрогнул овчар, узнав дорогого коня,
Сивого Лыску, что мощной казался горой.
Вздрогнул он, Хонгра завидев — гордость племен:
Волоком Алого волка тащат в полон!
Мальчик воскликнул: «Что с тобой, Алый герой,
В странах земных прославленный силой своей?!»
И побежал он в слезах, желая скорей
Хонгру помочь — полоненному силачу,
Думал: «Сейчас на мангаса я наскочу!»
Но посмотрите, как ловок Беке Цаган!
На своего скакуна закричал он «Чу!»
И полетел Цохор, как степной ураган,
И не сумел скакуна догнать мальчуган.