Ноги передние, легкие, как облака.
Мчался, как будто буре завидовать стал,
Задние ноги к прекрасным пахам подбирал
И четырьмя копытами свет попирал,
А позади — прозрачная пыль поднялась,
Радугою в небесный свод уперлась.
Белая пена кружилась над головой,
Красная пена слетала с обоих удил,
И по земле тянулась она пеленой.
Хонгор к земле наклонился. На всем скаку
Он из-под стремени белой рукой захватил
Горсточку мелкого выжженного песку.
Трижды прочтя заклинанье бурхана войны,
Дунул трикраты, подбросил песок в небеса.
Образовалась огромной величины
Синяя туча, волшебный дождь полился.
Ветер провел прохладной и мягкой рукой
По волосам скакуна. От ласки такой
Нежной домброй зазвучала грива коня,
Хвост распушился, прекрасной дудкой звеня.
Бури быстрей побежал отчаянный конь.
Будто пугаясь тени хозяина, конь
Прыгал, казалось, брезгуя телом земли.
Горная цепь уже показалась вдали —
Хмуро насупившаяся вершина Эрклю
Точно решила свалиться на ездока.
В пору, когда, пронзая насквозь облака,
Раннее солнце бросает лучи ковылю,
Чтобы жемчужиной стала росинка на нем,—
Горные птицы вспугнуты были конем:
Хонгор взлетел на вершину горы крутой.
Он оглянулся: крепостью золотой
Тысячезубый Алтай сиял вдалеке,
Завороженные спали пространства в тиши...
Пусто кругом, не найти человечьей души.
Хонгор сошел с бегунца, прикрепил к луке
Повод из пуха верблюжьего и серебра
И на гранитной стене, в щербине ребра,
Воин уселся, чумбур натянув стальной.
Сверху жара полуденная Хонгра пекла,
Снизу пекла нагретая солнцем скала...
Все ж просидел богатырь, несмотря на зной,
Семью семь — сорок девять томительных дней.
«Вот уже месяца Юр настала пора,
Вот подо мною белеет Эрклю-гора,
Кажется, встреча должна состояться на ней,
Кажется, мой Цеджи ошибиться не мог!»—
Так он промолвил и посмотрел на восток:
Тонкая пыль поднялась до седых облаков.
Что это, вихря столбы? Но вихрь не таков.
Это — не вихрь, и не дождь, и не смерч,
и не снег. Это — коня богатырского быстрый бег,
Это — копытами поднята пыль вдали!
Быстрым Цохором недаром коня нарекли.
Был он известен даже в стране холодов.
Он издавал ноздрями звуки рожка —
Сорок печальных и сорок веселых ладов.
Звали Беке Цаганом его ездока.
В землях мангасов прославлен Беке Цаган,
Был он грозою ста двенадцати стран;
Много врагов секира косила его,
Хонгрову мощь превосходит сила его...
Выехал Алый Хонгор навстречу ему.
Храбрый Цаган обратился с речью к нему:
«Эй ты, без роду, без племени, без языка,
С огненными глазами случного быка,
Ветром носимый, подобно свистун-стреле,
Изгнанный всеми владыками навсегда,
Блудный изгой, отверженец на земле,
Эй, говори, откуда бредешь и куда?»
Неукротимый ответствовал исполин:
«Джангар - мой властелин, предводитель дружин.
Ханство мое - одна из алтайских вершин.
Сила моя - несметный великий народ.
Он забывает в сраженьях слово: назад!
И повторяет в сраженьях слово: вперед!
Бумба - моя отчизна, где каждый богат,
Все родовиты, нет бедняков и сирот,
Смерти не знают в нетленной отчизне там,
И мертвецы возвращаются к жизни там.
Этой страною враг никогда не владел:
Стал я бронею мирских и духовных дел!»
Молвил Цаган: «Слушай ты, говорящий со мной!
Если ты — пуп небес и тверди земной,
Если перед тобою трепещут враги,
Если твой меч купался в мангасской крови,-
Чей же ты сын? Прозванье свое назови!»
«Слушай: отец мой - славный Менген Шикширги,
Первым ребенком я был у Зандан Герел.
В огненном море шулмусов горел - не сгорел.
Страшным подвергнутый мукам в адских краях,
Не возымел я привычки выкрикивать: йах!
В самое пекло вступил я, не задрожав!
Кто же ты сам, отверженец всех держав,
Где твоя родина? Кто над тобой властелин?»
Молвил Цаган: «Я грозою народов слыву,
Злобного хана Киняса я исполин.
Еду я, чтобы разрушить твою бумбулву,
Еду я, чтобы детей превратить в сирот,
Еду я, чтобы в раба превратить народ,
Еду я, чтобы нетленных жизни лишить,
Еду я, чтобы людей отчизны лишить,
Еду - загнать их в заброшенные места,
Еду - забрать их четыре вида скота,
Еду я - разгромить богатырскую рать,