Джо допил пиво, тыльной стороной руки вытер рот и уставился на стену слезящимися, налитыми кровью голубоватыми глазами. Тишина впитывалась в тело Ли, лицо его обмякло и стало пустым. Странно призрачный эффект — точно сквозь его черты можно разглядеть что-то другое. Лицо было опустошенным, порочным и старым, а ясные зеленые глаза — мечтательными и невинными. Его светло-каштановые волосы были очень тонкими и никак не ложились под расческу — обычно ссыпались на лоб и попадали в еду или стакан с выпивкой.
— Ладно, мне надо идти, — сказал Джо. Собрал свои узелки, кивнул Ли, оделив его милой улыбкой политика, и вышел на улицу. Солнце на секунду озарило его пушистую, наполовину лысую голову в дверном проеме, и он исчез из виду.
Ли зевнул и взял с соседнего столика газетные листы с комиксами. Двухдневной свежести. Он отложил их и снова зевнул. Встал, расплатился и вышел. На улице солнце клонилось к закату. Идти некуда — он подошел к стойке с журналами в «Сирсе» и почитал свежие журналы на халяву.
Обратно Ли пошел мимо «Стейк-Хауса Кей-Си». Из глубины ресторана ему помахал Мур. Ли зашел и сел к нему за столик.
— Ты ужасно выглядишь, — сказал он. Ли знал, что Муру только этого и надо. На самом деле, Мур выглядел гораздо хуже, чем обычно. Бледен он был всегда — теперь же его лицо приобрело желтоватый оттенок.
Постройка яхты провалилась. Мур, Уильямс и жена Уильямса Лил вернулись из Зихуатенехо. Мур с Уильямсами больше не разговаривал.
Ли заказал чайник чаю. Мур заговорил о Лил.
— Знаешь, Лил там ела сыр. Она вообще все ела, и ни разу не заболела. К врачу она ходить отказывалась. Однажды проснулась — один глаз почти не видит, а другой и вовсе ослеп. Но к врачу — ни-ни. А через несколько дней снова прозрела, как и не было ничего. Я так надеялся, что она ослепнет совсем.
Ли понял, что Мур говорит совершенно серьезно. «Он обезумел», — подумал Ли.
Мур поливал Лил дальше. Она, разумеется, его домогалась. Он платил за жилье и еду гораздо больше, чем с него причиталось. Она кошмарно готовит. Они бросили его там больного. Мур перешел на собственное здоровье.
— Давай я покажу тебе свой анализ мочи, — предложил он с мальчишеским энтузиазмом и развернул на столе клочок бумаги. Лиз взглянул без всякого интереса.
— Вот, смотри, — показал Мур. — Мочевина — тринадцать. А норма — от пятнадцати до двадцати двух. Как ты думаешь, это серьезно?
— Черт его знает.
— И следы сахара. Что все это значит? — Мур, очевидно, считал этот вопрос невообразимо интересным.
— А чего ты его врачу не покажешь?
— Я показывал. Он ответил, что придется взять суточный анализ — то есть пробы мочи за двадцать четыре часа. И только потом он сможет высказать свое мнение… Знаешь, у меня такая тупая боль в груди, вот тут. Может быть, это туберкулез?
— Сходи на рентген.
— Ходил. Врач хочет проверить реакцию кожи. А, вот еще что. У меня, наверное, бруцеллез… Жара нет? — И он подставил лоб, чтобы Ли пощупал. Тот потрогал его за мочку уха:
— По-моему, нет.
Мур не умолкал. Как все ипохондрики, он ходил кругами. Постоянно возвращаясь к своему туберкулезу и анализу мочи. Ли никогда не слышал ничего утомительнее и тягостнее. У Мура не было никакого туберкулеза или бруцеллеза, и с почками все обстояло нормально. Он болел смертью. Смерть затаилась в каждой клеточке его тела. От него исходили слабые зеленоватые испарения тлена. Ли даже подумал, что он должен светиться в темноте.
Мур продолжал с мальчишеской увлеченностью:
— Мне, наверное, операцию нужно делать.
Ли ответил, что ему в самом деле пора идти.
Ли свернул на Коахуилу. На ходу одну ногу он всегда твердо ставил перед другой, быстро и целеустремленно, точно сматывался, ограбив кого-то. Прошел мимо группы в униформе экспатриантов: не заправленные под ремень рубахи в красную клетку, синие джинсы, бороды, — и миновал еще одну кучку людей в обычной, хоть и потрепанной одежде. Среди них он узнал мальчишку по имени Юджин Аллертон. Он был высок и очень худ, высокие скулы, маленький рот, ярко-красные губы и глаза янтарного цвета, приобретавшие лиловый оттенок, когда он напивался. Его золотисто-каштановые волосы пятнами выгорели на солнце, точно их неряшливо обесцветили. У него были прямые черные брови и черные ресницы. Двусмысленное лицо — очень молодое, с четкими чертами, мальчишеское; казалось даже, что оно покрыто косметикой — изящной, экзотической и восточной. Аллертон никогда не бывал чересчур аккуратен или чист, но и грязнулей назвать его было нельзя. Он был просто беспечен и ленив — настолько, что временами казалось, будто он не до конца проснулся. Часто он не слышал, что ему говорят чуть ли в самое ухо. «Пеллагра, наверное», — кисло подумал Ли. Он кивнул Аллертону и улыбнулся. Аллертон чуть удивленно кивнул в ответ, но улыбаться не стал.