В новом семестре их ожидало столько всего нового: новые хулиганы и их новые жертвы, новые поводы завалить пару тестов и прогулять пару уроков, новые способы получить то, что наивные родители называли образованием.
— Эй, Кейс!
Кто-то присвистнул.
— Классная рубашка!
Еще какое образование.
Джастин кивнул, обменялся приветствиями с несколькими типами. Большинство из них он знал еще с начальной школы. Одних он относил к категории друзей, с другими лишь мимоходом здоровался. Почти все знали его имя.
Нелегко будет объяснить, что он теперь другой человек.
Он повернулся к Бобу, и пес ткнулся бархатистой мордой в его ладонь. На одно долгое мгновение он замер, передавая силу, грацию и мудрость своему хозяину. От прикосновения своего сказочного зверя Джастин на миг испытал озарение и прилив храбрости.
— Hola[2].
Он поднял глаза. Над ним возвышался Питер Принc, долговязый светловолосый парнишка, с острыми коленками и беспощадно бодрой улыбкой. В школе он славился (если это можно назвать славой) своими способностями к астрономии. С Джастином они пересекались только на предметах, в которых оба не блистали, — на испанском и на истории.
— Как провел лето?
— Хорошо, если любишь душевные муки, — сказал Джастин.
— Бедняга. — Питер, кажется, искренне ему сочувствовал. — Не думаю, что сегодня тебе станет легче.
— Да уж.
Питер внимательно на него посмотрел. В Дэвиде Кейсе определенно что-то изменилось. Дело не только в его одежде, хотя она явно свидетельствовала о некоем серьезном сдвиге. Дело в исходившем от него напряжении, доведенном почти до предела. «Правда, — подумал Питер, — Дэвид всегда играл посредственность не слишком убедительно, но, может быть, себя убедить в собственной посредственности он сумел. С людьми такое случается».
Питер нахмурился и попытался разгадать, что произошло, но не успел, потому что раздался звонок, и нахлынувшая толпа человеческих тел внесла их в холл викторианского здания.
На первом уроке Джастин сел на свободное место, слева от Питера. У его ног растянулся Боб.
— Добро пожаловать и т. д. и т. п., — зарядил мистер Огл тоном заезженного фабричного рабочего, отпахавшего двойную смену. Новый учебный год длится всего одиннадцать секунд, а он уже источает усталость. — Не сомневаюсь, вы так же рады снова быть здесь, как и я. Могу лишь надеяться, — его взгляд прошелся по тридцати лицам — по невинным, по наглым, в основном по безразлично пустым, — что этот год окажется не таким тяжелым, как прошлый.
Класс с сомнением заерзал.
Мистер Огл достал классный журнал.
Сердце Джастина гулко заколотилось. «О боже, — подумал он. — Сейчас начнется».
— Арчер, Джеймс.
— Тут.
— Бодмин, Аманда.
— Тут.
— Кадапракаш, Мэтью.
— Здесь.
— Кейс, Дэвид.
Джастин поднял руку.
— Вообще-то я Джастин.
Мистер Огл прервался и уставился в журнал:
— Разве не Дэвид? Дэвид Кейс, если не ошибаюсь?
Джастин покачал головой:
— Нет. Джастин.
— Джастин Кейс? Джаст-ин-кейс? — Он оглядел класс, и его лицо непривычно оживилось. — Это что, шутка?
Класс, очевидно, тоже так думал. Мало того что Дэвид Кейс явился в школу в клоунском прикиде. Так он вдобавок и имя сменил? В напряженной тишине первого дня раздались тихие смешки, которые обежали кабинет по часовой стрелке, все нарастая, пока наконец одноклассники Джастина не начали задыхаться и хохотать до слез.
Питер опустил глаза и уставился на свои ладони. Ему было неловко за ученика, некогда известного как Дэвид Кейс.
Мистер Огл с размаху шлепнул журналом о стену, и его безумные подопечные тут же умолкли. В наступившей тишине догорали остатки веселья, а Джастин вжался в стул, надеясь стать невидимым. Но за следующие сорок минут косые взгляды, смешки и перешептывания уничтожили в нем эту надежду. Как только урок закончился, он встал, сделал каменное лицо и, не глядя по сторонам, медленно зашагал прочь из класса. Он точно не собирался метаться как сумасшедший. Пока он не даст слабину, он в безопасности.
«Хотя какая разница», — подумал он про себя. Его ждет охота на зверя покрупнее. А зверь покрупнее ждет охоты на него.
Питер улыбнулся, дружески помахал ему рукой и пошел на другой урок, а Джастин собрался с духом и приготовился терпеть унижения. С течением дня скудное число его робких союзников все таяло. Благодарная публика радовалась новой шутке еще на шести уроках.
Ровно в три тридцать раздался звонок, и он пошел домой, хлопнул входной дверью и повалился в кресло. Оторвав глаза от кучи неглаженого белья, мать посмотрела на него с улыбкой: