И в волненье, опасаясь чего-то страшного, она вокруг кидала взоры в поисках детей; звала их долго и, не услышав ничего в ответ, снедаемая скорбью, стала горевать:
«Собраньем многолюдным мне казался прежде этот лес, который оглашался лепетом моих детей. Теперь, когда я их не вижу, он словно стал пустыней, где беззащитной чувствую себя. Но что же сталося с детьми?
Увлекшися игрой, они устали, возможно, захотели спать и спят уже, а может, заблудились в чаще леса? Иль, недовольные, что я не возвращаюсь долго, спрятались из детской шаловливости где-либо?
Но отчего же не щебечут птицы эти, чем-то смущённые, как если бы они свидетелями были их убийства? А может быть, они унесены рекою бурной, что гневно, дико мчится на своих конях-волнах?
О, если бы мои тревоги оказались и на этот раз напрасными! О, если бы царевич и дети были невредимы! О, если бы последствия предзнаменований, возвещавших дурное, сказались на мне самой! Но отчего же, однако, исчезла беспричинно радость моего сердца и оно словно разрывается на части, окутанное тьмой тоски? И тело моё словно обессилело, все перепуталось в сознании, как будто весь лес колеблется, утратив вдруг свою красоту!».
Потом она, войдя в обитель и отложив в сторону коренья и плоды, которые собрала, приблизилась к супругу своему и, предварительно почтительно приветствовав его, спросила:
«А где же дети?». Но Бодхисаттва, зная слабость материнского сердца, проистекающую от любви, и не имея силы вымолвить ужасное известие, не мог сказать ей ни слова.
Огнём известий неприятных жечь сердца людей, приятного достойных, необычайно трудно сострадательному.
Тогда Мадри подумала: «Все ясно; беда случилась с моими детьми, и потому он так молчалив, убитый скорбью и уныньем». При этой мысли Мадри, словно лишившись разума, стала повсюду озираться и, не видя нигде в обители детей, захлебываясь слезами, снова обратилась к супругу:
«Детей не вижу я, и ты мне ничего не говоришь. Погибла, верно, я, несчастная! О неприятном ведь не говорят!».
Так сказав, она с сердцем, охваченным огнём скорби, упала на землю, как подсечённая лиана. Когда она падала, Бодхисаттва подхватил её, подвёл к ложу из трав, брызнул холодной водой ей в лицо и, когда к ней вернулось сознание, сказал, пытаясь её утешить:
«Печальное известие тебе сказать внезапно, Мадри, не хотел я. Ведь в сердце, слабом от любви, нельзя предполагать спокойствие и твёрдость.
Старостью и бедностью измученный, сюда явился брахман, и отдал я ему детей; утешься же и не тоскуй напрасно.
Подумай обо мне, о Мадри, не о детях, не мучайся, царевна! Не разрывай ты сердца моего, пронзённого, как остриём стрелы, тоской о детях.
Как можно не отдать просящему хотя бы даже жизнь свою? Поэтому порадуйся со мною, милая, что я отдал детей».
Услышав это, Мадри, сердце которой замирало от страха, что дети погибли, теперь, узнав, что они живы, постепенно пришла в себя от слабости и скорби; чтоб поддержать стойкость своего супруга, она отёрла слезы на глазах и, с изумленьем глядя на супруга, сказала:
«Ведь это чудо! Что и говорить!
Теперь должны заговорить и небожителей самих сердца в высоком изумленье, что себялюбье не нашло рожденья в сердце у тебя.
И небеса слагают гимн хвалебный в честь твою; в том гимне слово каждое всем ясно, каждый слог; ему могучим эхом вторят небожителей литавры; со всех сторон их звуки раздаются.
Как в опьяненье от восторга, земля вся в содрогание великое пришла; волнуется и грудь её, царица гор; как молниями, озарён весь небосклон цветами золотыми, что падают с небес.
Оставь уныние и скорбь! Когда подашь просящему, пусть будет дух твой ясен. И, став источником для мира, ты продолжай и впредь свои даянья!».
Когда царь гор Сумеру, сияющий блеском разнообразнейших сокровищ, задрожал от сотрясения земли, Шакра, владыка богов, подумал: «Что это такое?»,— и, когда он узнал от властителей миров, широко раскрывших глаза от удивления, что причиной колебания земли является великая жертва Вишвантары, пожертвовавшего своими детьми, его сердце забилось от изумления и радости. На рассвете следующего дня он явился к Вишвантаре в образе просящего брахмана. Оказав гостю знаки глубокого внимания, Бодхисаттва предложил ему вопрос о причине его прибытия; и в ответ он обратился к нему с просьбой отдать ему свою супругу:
«Как не иссякнут в океане воды, так добродетель щедрости не иссякает в добрых, поэтому к тебе я обращаю просьбу — благоволи отдать свою богоподобную супругу!».
С полным спокойствием и бодростью Бодхисаттва ответил ему согласием.
Потом, взяв Мадри левою рукою, а правою — кувшин с водою, он воду брахману на пальцы начал лить; и тем зажёг огонь тоски великой в сердце Камы.
Но не прогневалася Мадри, не рыдала; ведь ей была понятна вся сущность сокровенная его природы; но, поражённая невыносимой мукой, ей незнакомой прежде, она, взирая на него, как статуя прекрасная, стояла.
Увидев это, Шакра, повелитель богов, поражённый в самое сердце глубочайшим изумлением, прославляя Великосущного, обратился к нему с такою речью:
«О, как неизмерима пропасть между добра и зла законом! Ведь не поверит подвигу такому, кто не очистил свою душу.
С великой нежностью любить свою супругу и дорогих детей и все ж отдать их из самоотреченья,— что может быть возвышеннее этого поступка?
О, без сомнения благодаря рассказам тех людей, кто восхищён твоими добродетелями, наполнятся все страны славою твоей; блеск славы всех других исчезнет, как красота других светил в сиянье ярком солнца исчезает.
Сему сверхчеловеческому подвигу с тобою вместе радуются якши, и гандхарвы, и наги, а также боги с Васавою во главе».
Сказав так, Шакра предстал пред ним в своём дивном сияющем виде и, открывшись, что он Шакра, обратился потом к Бодхисаттве с такими словами:
«Тебе я возвращаю Мадри, твою супругу: когда заходит месяц, не может лунный свет ведь оставаться!
И не печалься ты с детьми в разлуке; не сокрушайся о потере царства: сюда отправился уж с ними вместе твой отец; он царству даст надёжного правителя, и тем правителем ты будешь».
Промолвив так, Шакра исчез.
Силою Шакры тот брахман привёл детей Бодхисаттвы прямо в страну шибийцев. Тогда народ и Санджая, царь шибийцев, узнали о трудном подвиге великого милосердия Бодхисаттвы, и сердца их умилились; выкупив у брахмана детей Бодхисаттвы и примирившись с Вишвантарой, они возвратили ему царство.
[Таким образом, действия Бодхисаттвы чудесны в высшей степени. Зная это, не следует ни выражать неуважения, ни ставить им препятствий, когда эти дивные существа обратят свои мысли на что-либо. Этот рассказ следует приводить также, рассказывая о Татхагате и наставляя к благоговейному слушанию закона.]
Джатака об олене Руру
Для добродетельных истинным несчастием является несчастье ближнего; они не могут выносить чужих страданий. Вот как об этом назидательно повествуется.
Бодхисаттва однажды родился оленем руру с гладкой шерстью, похожей по цвету на расплавленное золото. Его прекрасное тело сверкало, как каплями, чудесными оттенками различных драгоценных камней: рубинов, сапфиров, изумрудов, ляпис-лазури. У него были огромные кроткие глаза, тёмные и блестящие, а кончики рогов и копыт переливались мягким блеском, словно сделанные из драгоценных камней. Словно чудесная сокровищница, он бродил по лесной чаще среди зарослей сала, бакулы, пиялы, хинталы, тамалы, нактамалы, ви-дулы, ничулы, шиншапы, тиниши, шами, палаши, шаки, куши, бамбука и тростника. В этом лесном уголке, где росли кадамба, сарджа, арджуна, дхава, кхадира, кутаджа и ветки деревьев обвивали различные ползучие растения, не было людей и лишь бродили лесные животные: олени руру, пятнистые антилопы, сримары, яки, слоны, Гавайи, буйволы, лани, пьянку, вепри, пантеры, гиены, тигры, волки, львы, медведи и другие. Зная заманчивую красоту своего тела и людскую жестокость, он наслаждался жизнью в этой безлюдной лесной чаще, счастливо избегая благодаря своей проницательности ловушек, сетей, силков, западней и других приспособлений с приманками, расставленных там и сям охотниками. Он просвещал следовавшие за ним стада животных и руководил ими как учитель и отец. Стремятся если к благу существа, разве они не станут почитать возвышенную красоту и мудрость, что проявляется в деяньях совершенных?