"Хоть бы нашего Панчалу
Так стрелой в бою пронзили!
Пусть помучится от раны,
Как я мучусь от колючки!"
Бранил же он царя не просто так, а по наитию — такова была воля бодхисаттвы. Ведь в тот миг рядом стояли переодетые царь и придворный жрец. Жрец сказал:
"Старый ты, подслеповатый,
Ничего вокруг не видишь,
Потому и напоролся.
Но при чём здесь царь Панчала?"
Старик ответил:
"В том виновен царь Панчала,
Что мы прячемся по чащам.
Некуда деваться людям
От нахлебников и татей.
Ночью от воров нет спасу,
Днём — от сборщиков налогов.
Царь от всех отгородился,
Беззаконью потакает!
Раз кругом беда такая,
Изворачиваться нужно:
Носим из лесу колючки,
Чтобы в дом без нас не лезли".
"Учитель! — сказал тут царь жрецу. — Старик-то дело говорит: мы кругом виноваты. Пойдём обратно и будем царствовать праведно". Но бодхисаттва тут же вошёл в жреца и ответил его устами: "Побродим ещё, государь". Пошли они дальше, в другую деревню, а по дороге услышали старушечий голос. Там неподалёку жила некая бедная женщина, что имела двух дочек на выданье. Пускать их одних в лес она боялась, а потому сама ходила за дровами и лесными плодами. Тем все трое и жили. Как раз в ту пору она забралась нарвать плодов на дерево, да вдруг сама сорвалась и свалилась на землю — и в сердцах послала проклятье царю:
"Хоть бы этот царь Панчала
На тот свет скорей убрался!
Что за жизнь пошла такая –
Замуж дочерей не выдать!"
Жрец попробовал её осадить:
"Что ты мелешь, негодяйка,
Слов своих не понимая!
Царская ли то забота –
Женихов искать девицам!"
Старуха в долгу не осталась:
"Всё я понимаю, брахман.
Я кляну царя за дело.
Некуда деваться людям
От нахлебников и татей.
Ночью от воров нет спасу,
Днём от сборщиков налогов.
Царь от всех отгородился,
Беззаконью потакает.
Не свести концы с концами –
Кто ж жениться пожелает?"
"Её правда", — решили царь со жрецом и пошли дальше. Тут до них донёсся голос пахаря. Волу его лемехом плуга подсекло ногу. Он залёг, а пахарь стал проклинать царя:
"На копьё бы напоролся
В битве этот наш Панчала,
Как на острый лемех плуга
Напоролся вол злосчастный!"
Жрец вступился за царя:
"Беспричинно ты, негодник,
Злишься на царя Панчалу.
Он ни в чём не провинился
И не заслужил проклятий".
Пахарь возразил:
"Нет, совсем не без причины
Злюсь я на царя Панчалу.
Некуда деваться людям
От нахлебников и татей.
Ночью от воров нет спасу,
Днём от сборщиков налогов.
Царь от всех отгородился,
Беззаконью потакает.
Мытари его сегодня
Приготовленный мне завтрак
У моей жены отняли.
Ей пришлось опять готовить.
Я проголодался в поле
И оглядываться начал –
Лемех плуга повернулся
И волу порезал ногу".
Пошли они дальше и в какой-то деревне заночевали. Поутру хозяин сел доить свою комолую корову, а та вздумала лягаться, ударила его самого и опрокинула подойник с молоком. Хозяин стал проклинать царя:
"Пусть в сражении ударят
Булавой царя Панчалу,
Как меня сейчас лягнула
Непослушная корова!"
Жрец возразил:
"Опрокинула подойник
Норовистая скотина,
Так при чём здесь царь Панчала?
Он-то в этом неповинен!"
Тот ответил:
"Ты недальновиден, брахман.
Есть за что винить Панчалу:
Эту злющую корову
Мы бы сами не доили,
Кабы мытари-пиявки
Молоко с нас не тянули!"
"Верно он говорит", — подумалось им. Вышли они на большую дорогу и направились назад к городу. А в деревне, лежавшей у них на пути, мытари зарезали пёстрого телёнка, чтобы из его шкуры наделать себе ножен для мечей. Корова, его мать, затосковала, перестала есть траву, пить воду, только слонялась по деревне и жалобно мычала. Глядя на неё, деревенские ребятишки стали слать царю проклятья:
"Хоть бы царь детей лишился,
Хоть бы он иссох от горя,
Как несчастная корова,
Что страдает без телёнка!"
Жрец воскликнул:
"Коли мается скотина –
Пастухи недоглядели;
Нет вины царя Панчалы,
Что она мычит тоскливо".
Ребятишки отозвались:
"Не скажи, достойный брахман!
Виноват-таки Панчала,
Он ведь мытарям позволил