Ветка омелы, которой только что не было в радиусе двух метров, почти лежала у него на голове. Оби-Ван рассмеялся в Силе с некоторым злорадством. «Я не ты, и не страшусь Темной Стороны!» - нагло ответил Энакин, хотя раньше ему Темная Сторона в таких случаях не вспоминалась.
Класс одобрительно взревел, словно Энакин поймал на чемпионате мира решающий снитч тем же манером, что и Гарри на первом курсе. Ощущения были чем-то похожи на трепетание золотых крылышек, но намного мягче и игривее. Ситх их задери, дейстительно чертовски распущенная молодежь! Неизвестно зачем Энакин взглянул поверх обнимающих его рук на дверь…
Если бы Энакин не знал наверняка, что учитель всегда покроет все его грехи и никогда его не подставит, а также что Гермионка точно не умеет переговариваться в Силе, он бы подумал, что Кеноби решил помочь им с переходом к непрощенке. Такой ярости вполне хватило бы, чтобы выбить из лорда Вольдеморта все восемь жизней, а лорда Сидиуса вообще порвать в клочья. Взмывая вверх среди исчезающих в огненных облаках веток омелы и отбивая летящие в него заклятия, Энакин подумал, что будь воплощение Темной Стороны всегда таким дьявольски прекрасным, он бы стал ситхом без колебаний.
Шестой курс вылетел из класса в облаке боевых заклятий как пробка из теплого шампанского. Ссылки на таинственные английские обычаи и практикум по Империо Энакину не помогли.
- Дядь Обик, - крикнул Энакин в Силе, отбивая невербальный Легилименс, что было теперь уже совершенно незачем, - если подслушаешь, разделаю тебя как графа Дуку.
Объяснение в любви под прицелом всегда было коронным Скайуокеровским номером.
- Ладно, на сегодня свободен, - сказал Кеноби в Силе, уловив по одному ему известным колебаниям Силы, что Энакин прощен. – Сейчас я для нее какую-нибудь отмазу на остальные уроки накалякаю.
Большая половина Ордена считала, что Оби-Ван и Энакин были самым опасным из всего, что случалось с Орденом, включая клонические войны. Энакин всегда считал, что ему невероятно повезло с учителем.
Когда Энакин нес смеющуюся счастливую Гермиону через сугробы к Хогсмиду, он вдруг вспомнил о никогда не оставляющем его подрагивании меча на поясе. «Еще неделю, - подумал Энакин как в далеком детстве на Татуине, когда он каждое утро жадно пытался урвать крохи сна, - еще хотя бы эту неделю».
В темноте за окном медленно кружился снег, как звезды перед потерявшим управление истребителем. Энакин распахнул окно, инстинктивно закрываясь от холода Силой, потом вдохнул морозный воздух и снял защиту.
Вспоминать порой было весело. Как он уронил на Йоду из рюкзака трактат Дарта Бейна. Как он искрил рукой на новогоднем вечере, втирая научно безграмотным магистрам про статическое электричество – такое малое возмущение в Силе они засечь не могли. Как тайком испортил меч Винду, чтобы он из фиолетового стал красным, а потом изменил цвет своего и доверительно шепнул: «Мейс, а мы с вами на одной стороне». Потом чуть из Ордена не выперли.
Были воспоминания с привкусом окалины. Первая победа над настоящей болью и страхом во время древнего ритуала на Илуме, принесшая ему меч. Первая самоволка, в которой он чуть не лишился уха. «Кончай стрелять по ногам!» - рычал на него Кеноби, и он поднял прицел. Первый спарринг, на котором Кеноби дрался всерьез.
Наверно, Энакин впервые пытался взглянуть на свое прошлое глазами учителя. Конечно, Совет Кеноби потрясал афоризмами типа «Я не сторож падавану своему». А что он думал на самом деле, вытаскивая еле живого ученика из очередной передряги или чувствуя, как ученик отчаянно цепляется за жизнь и за Темную Сторону? Однажды пятнадцатилетний Энакин разоблачил учителя, спросив его: «Сколько бы ты еще ждал, прежде чем мне помочь?» Сейчас бы он спросил: «Сколько ты ждал до этого?»
На Преситлине генерал Скайуокер с десантом вырезал вражеский штаб. После мясорубки в коридорах штаба, которую его отряд прошел с рекордно низкими потерями, он был живым воплощением Темной Стороны вплоть до желтых глаз. В космическом бою через час после этого Энакин пошел на смертельный таран флагмана – какая Сторона Силы выплюнула тогда его истребитель из облака огня, Энакин так и не понял. «Темная Сторона, Светлая… - сказал он тем вечером учителю. – Я так думаю, что мы скорее пожертвуем собой, а они другими. Вот и вся разница». «Я тут в Орден пишу, - сказал ему на следующее утро Кеноби. – Твое обучение закончено».
Падаван должен был уметь защищать себя. Рыцарь защищал других. Сегодня придется стать учителем. Собрать всю смелость и выдержку, чтобы отказать в защите тому, кого хочется защитить больше всего. Идти вперед каждый может только сам.
Гермиона хитро смотрела на Энакина. Какой смешной! Он действительно не знает, что такое Рождество – вчера она ему рассказывала детские сказки про волхвов и младенца и даже пела песенки. Энакин тогда положил ей голову на колени и притворился уснувшим под ее колыбельную. А потом она сказала ему, что бывают еще и рождественские каникулы, на которые студенты уезжают домой, и он надулся. Наверно, Оби-Ван правильно говорит, что Энька никогда не заглядывает в учебный план. Зато сегодня она ему скажет, что никуда не едет – что он тогда сделает? А если залезет завтра вечером в окно теперь уже пустой спальни – удастся ли его выгнать? И захочется ли?
Энакин скатал снежок из снега на подоконнике и взмахом палочки превратил его в ежа. Еж побегал по холодному подоконнику и обиженно свернулся в клубок.
- Рождественский подарок, - сказал Энакин, закрывая окно. – Хочешь, я его в чулок посажу?
Следующие десять минут они творили из мела разную еду, чтобы выяснить, что едят ежи. Еж подбегал к угощению, стуча коготками по столу, и недовольно фыркал. В Хогвартсе учили обращению с животными, держать которых дома мог только Хагрид. Ежи в программу не входили. Наконец Энакин из хулиганства превратил мел в каких-то жутких жуков, и еж быстро переловил их и съел.
- Спас меня, - сказала Гермиона ежику, беря его на руки. – Молодец какой!
Еж довольно и сыто пофыркивал. На ощупь он был совсем не колючий. Гермиона превратила крышку парты в подобие лукошка Косолапуса и посадила туда ежа, который тут же сунул нос в пузико и уснул.
Энакин глубоко вдохнул, как перед прыжком в ледяную воду. Стать учителем. Снять защиту. Признать наконец правоту Кеноби.
- У меня еще один подарок есть, - сказал Энакин и положил рядом с лукошком небольшую тяжелую коробку.
В коробке лежал меч с темно-красной рукоятью. Когда Гермиона нажала кнопку, из рукояти вылетела темно-золотая полоса света, вокруг которой тихо загудел воздух.
- Это боевой, - голос Энакина звучал серьезно и даже торжественно. – Попробуем?
Гермиона сразу почувствовала, что в стиле Энакина появилось что-то новое. Не то чтобы он изменил его, скорее, изменился сам. Стал холодным и чужим. Стал опасным.
- Зачем, Энька? – спросила она, задыхаясь, когда он выключил свой меч и картинно поклонился.
- Разводил я тут огонек старым номером «Прорицательской», - сказал Энакин с усмешкой, - и наткнулся на целую портретную галерею. Полторы дюжины милейших граждан. Остальные списком.
- И обязательно было сегодня?
- Обязательно, - новый Энакин не думал о Рождестве, вернее, просто принимал его во внимание. – Давай еще попробуем боевые заклятия… Хотя лучше бы мне поехать с тобой.
- Я никуда не еду! – крикнула ему Гермиона. – И не собиралась! А ты все испортил!
Сочельник прошел под вспышки Непростительных Проклятий и блеск мечей. Утром на Рождество они проснулись вместе и смеялись, глядя, как Косолапус осторожно катает по полу ежа, свернувшегося в клубок. Потом бежали по сугробам к Хагриду, чтобы узнать наконец, что едят ежики. Вернувшись, сушились у камина в пустой гриффиндорской гостиной. Перед обедом с тренировки вернулся мрачный Гарри, но, глядя на Энакина и Гермиону, постепенно развеселился. Под Новый год Гермиона подумала, что Энакин ничего не испортил. Просто с ним не могло быть по-другому.