— Как раз вовремя. — Наверху снова зазвонил телефон. — Никогда не звонит, когда Санни дома, — она подняла глаза к небу, — только когда ее нет. Это больше всего бесит меня. Не налить ли нам понемногу мартини? Как ты находишь стейк? Я не говорила тебе, что ты красив? Прочь, сатана!
Мартини был очень холодным, бодрящим и очень-очень сухим. Пока Вероника готовила стейки, она не спеша рассказывала, что иногда мясо делает большой круг от Флориды до богатых пастбищ на Западе, а затем возвращается обратно во Флориду, где заканчивает свой путь на обеденном столе.
— Я знаю, — сказала она, — эти стейки когда-то были телятами на «М. К.».
Я подумал, что она ест собственных коров.
— Ты когда-нибудь привязывалась к какой-нибудь из них? — спросил я. — Из коров?
— Никогда, это бизнес, Мэтью.
Я вспомнил слова Санни, что здесь нет животных, и вздохнул.
— Что с тобой?
— Сегодня днем ко мне приходила Санни.
— Да? Зачем?
Я объяснил, что она хотела рассказать мне о чем-то, что, очевидно, тревожило ее. Я сказал, что ругаю себя за град вопросов, что вел себя как доброжелательный бандит и отпугнул девушку, которая и без того была напугана, что чувствую себя виноватым.
— Но чем она была напугана? — спросила Вероника, и тут я понял, что никогда не расскажу ей Саннину версию насчет кражи коров.
Я колебался.
— Мэтью, — сказала она, — никогда ничего не скрывай от меня, хорошо? Я была замужем за человеком, который был непроницаем как скала. Если бы Дрю отважился открыться мне, того, что было с Хэмом, не произошло бы никогда. Ты можешь рассказать мне все.
Я рассказал.
Она внимательно слушала, пока стейки жарились и шипели на решетке. Время от времени она кивала. Потом заметила:
— Не думала, что Санни так много знает о коровах.
Я промолчал. Когда я дошел до конца, она некоторое время молчала, а потом сказала:
— Я чувствую себя так, словно сию минуту должна бежать пересчитывать стадо. — Она покачала головой. — Трудно поверить… но так же трудно не поверить. Он мог это сделать, Мэтью. Я не следила за ним. — Она снова замолчала. — Поэтому ты интересовался человеком с испанским акцентом, да? — спросила она и кивнула. — Это его боится Санни? Человека, которого она слышала по телефону?
— Да, вот что мне показалось неестественным. Когда я стал задавать вопросы, она была искренне убеждена, что тот человек мог знать, что она подслушивает, но… нет, не знаю. У меня такое чувство, что было еще что-то, о чем она хотела рассказать мне. Она выглядела страшно напуганной, Вероника…
— Да, я тоже боюсь, когда думаю, что убийца…
— Да, но почему она вдруг стала бояться? Вечером, в прошлую пятницу, она вовсе не казалась…
Я прервал себя на полуслове.
— О-о-о, — произнесла Вероника.
Я посмотрел на нее.
— Что ты хотел сказать о вечере прошлой пятницы? — спросила она. — Ты видел ее? Мою дочь? Вечером в пятницу?
— Да.
— Где?
— Она приходила ко мне.
— О…
— Тогда она и рассказала мне про Джека.
— У тебя дома?
— Да.
— Как долго она пробыла у тебя?
— Около часа.
— Ты с ней спал, Мэтью?
— Нет.
— Ты уверен?
— Отлично помню. — Я улыбнулся.
Вероника улыбнулась в ответ.
— Посмотрю стейки, — сказала она.
Я не очень доверял ее улыбке. Она молча стояла над жаровней спиной ко мне, надрезая стейки, чтобы попробовать их. Потом она разложила их по тарелкам, вышелушила кукурузу и понесла все туда, где стояли скамейка и стол с приборами, стаканами и салфетками. Она достала две бутылки пива из холодильника и поставила их возле тарелок.
— Ешь, — сказала она, — пока не остыло.
Мы начали ужинать молча.
Стейк был очень хорош, но молчание оказалось плохой приправой. Наконец она произнесла: