- Дай сюда! – Не выдержал Фредерик, выдернул из рук Берри мокрое от теплой воды полотенце и стал аккуратно приводить в порядок лицо девочки.
- Аккуратно! – Злобно шипел Берри. – Ты делаешь ей больно.
- А ты вообще ничего не делаешь, только ворчишь. Ей нужно переодеться.
- Я же не могу рыться в ее вещах.
- Ты можешь только трепать языком. – Оскалился Фредерик, а себе под нос добавил, но Александра расслышала. - Судьба прокляла меня трепачами, что ни день, то новый экземпляр.
- Мы же не собираемся…Ты же не хочешь…
Растерянный юноша, чьи глаза были цвета теплого шоколада, всколыхнул волну возмущения в Александре. Они говорили о ней, как о неодушевленном предмете. Точно кукла. Даже собрались сменить ей платьице.
Девочка остановила руку Фредерика, продолжавшего усердно отмывать ее чумазое лицо. Жаль, что чувства не грязь, их не смоешь теплой водой. С ними можно только продолжать жить. С ними можно подружиться и договориться о вахте, сегодня главный ты, а завтра они.
Александра решила, что пришло время смены ведущей роли.
- Спасибо. – Произнесла она четко и с чувством собственного достоинства, хотя о каком достоинстве шла речь у заплаканной маленькой девочки, чье порванное платье было измазано в грязи и в рвотных массах собственного производства, а над ее изуродованным лицом корпели два почти незнакомых юноши. – Вы сделали достаточно. Дальше я сама. Вам нужно отдыхать. Вы гости.
Александра встала. Ноги отозвались мгновенно. Боль пробежалась по всему телу, поселив в ее голове беспросветный гул. Всю сегодняшнюю ночь ей быть в его компании, держась крепко за руки.
Тяжело переваливаясь с ноги на ногу, словно тело искало и не находило необходимой опоры, Александра направилась в свою комнату.
- Вам помочь? – Без надежды спросил ее Берри, сокрушая на себя десятки ругательств за то, что не смог выполнить возложенные на него обязанности до конца.
Александра молча продолжала ковылять к лестнице.
- Оставь ее. – Сказал Фредерик, запуская всю пятерню в черные как смоль волосы. – Пусть отдышится.
- Что же все-таки произошло?
Берри смотрел вслед девочки, чтобы проследить, как она благополучно отворит дверь в свою комнату и оставит двух уже чуть лучше знакомых юношей в полном недоумении.
- Утром они что-то говорили про ее мать. – Фредерик имел в виду ее и Эгона. – Вполне возможно, что их встреча и стала причиной…
- Чего? – Непонимающе уставился на него Берри. – Как встреча матери и дочери могла привести к подобному?
В ответ лишь неловкое пожатие плечами и тяжкий вздох.
- Главное, что теперь все в порядке.
Фредерик услышал, как хлопнула дверь ее комнаты и добавил:
– Вероятно.
- Мне даже не хватило времени удивиться твоему чудесному исцелению, как и тому, как легко и незаметно для самого себя я перешел с тобой на «ты».
- Давно пора, дамочка. – Фредерик ударил своего нового друга по плечу. – А это. – Он положил правую ладонь на грудь в области сердца. – С этим тебе придется смириться и жить. Причем все свои никчемные жизни.
Берри кивнул, до конца не понимая, о чем толкует его собеседник.
***
Минуло дней восемь с той поры.
Александра оживала.
Ей все же пришлось по строгому письменному наставлению дяди, оставленному ранним утром после случившегося, посетить врачевателя. Никто из гостей, как и сама девочка, не видели Эгона в доме. Так же, как не слышали, чтобы входная дверь открывалась или закрывалась. Письмо же лежало на прикроватной тумбочке, озаренное ярким утренним солнцем, будто само воссоздало себя из пыли и света.
Дядя искреннее сопереживал племяннице, судя потону послания, но настоятельно рекомендовал взять себя как можно скорее в руки и отправиться ко врачу, чтобы тот взглянул на рану, что поселилась ухмылкой на лице девочки. Так же не стоило долго и мучительно корить себя за то, что нам неподвластно, ибо миссис Форман, хозяйка книжной лавки, по счастливой случайности принимает сына и невестку у себя дома, потому закрывает лавку на ближайшие десять дней, но искренне надеется увидеть Александру по открытии на новом рабочем месте.
Приговор был оглашен в то утро: теперь ей вечно дарить с желанием и без каждому дню свою кривую усмешку. Шрам станет частью ее самой. Глубокие раны срастаются, но не исчезают, чтобы служить напоминанием нашей беспомощности.