Просыпайся!
Монстр, монстр под кроватью, перестань делать вид, что не замечаешь меня. Давно перестало волновать, что говорят другие, но только не ты. Нам с тобой двоим осталось делить эту жизнь. Ты же так близко. Дай только знак. Перестань бояться. Я не стану лгать. Я не умею лгать. Если ты не сдашься, я стану единственной, кого оставил даже ты.
Я открою глаза, как только ты будешь там.
Ты знал? Мы все мертвы. Не обольщайся движением рук, движеньем ног, дыханием. Это лишь видимость. Людей внутри не осталось. Или ты все еще веришь во всю эту чушь?
Поверь, никогда, даже в самом страшном сне мне не мерещилось подобное чувство, но сейчас ощущаю его всем нутром: острую, жгучую нехватку чьего-то тепла рядом. Прямо здесь, под боком. Кого-то дышащего со мной в такт.
И, как оказалось, ты единственный в ком я продолжаю нуждаться».
~ ОСКОЛКИ ~
В день, когда впервые не стало Александры, она разлетелась на осколки.
Их первое со Смертью свидание стало незабываемым.
Познакомились они на похоронах матери, Сивиллы. Александра приняла ее холодно и была решительно настроена бороться с ней, чтобы та не опутала своими сетями и отца.
То, с какой легкостью утекла сквозь тонкие пальца Александры жизнь ее матери, внушало девочке благоговейный ужас пред Старухой с косой. Потому представлялась она девочке далеко не такой старой, какой ее величали. То, что способно с такой прытью отнимать и не уставать, не может быть старым и дряхлым. Оно должно быть молодым и полным сил. Прекрасным и опасным. Поэты ее воспевает, а люди боятся.
Смерть.
Она пришла за Александрой, ибо знала ее. Они смотрели друг другу в глаза, когда уходила Сивилла. Они обе знали, что встретятся вновь, но ни одна из них не смела думать, что встречи их станут полюбовными и слишком частыми для одной жизни.
Стоило ей взять девочку за руку, та рассыпалась и ускользнула.
Смерть возненавидела Эгона, как никого и никогда. Он воспрепятствовал ей, осмелился пойти против ее воли. Примерил на себя ее роль и ни капли не раскаивался.
Александра избежала объятий Смерти и развалилась.
Эгон своими глазам видел, какое сияние излучала ее душа. Оно было осязаемым и нереальным одновременно.
Он узрел и чуть не ослеп.
Когда ее искривленная от удара о землю грудь затвердела, перестала судорожно дергаться в попытке отнять еще хоть секунду у этого мира, а взгляд остекленел, Эгон не смог сдержать улыбки. Эта кривая линия губ, словно в неправильном зеркале, отразилась в ее распахнутых навечно глазах.
Тогда весь город озарила ярчайшая вспышка света. Она определила себе нишу в истории, как нечто непонятное и потустороннее, а значит, забвенное для человеческого разума.
Эгон не сразу поняла, а может и не хотел давать происходящему здравую оценку, но душа его дочери раскололась, словно яичная скорлупа. То, о чем его предупреждали, произошло.
Раскатом грома пронеслась последняя мольба неупокоенной детской души.
Он успел приметить один, два, три осколка, уносящихся прочь.
Одинокий блуждающий огонек души, жалкий огрызок от увиденного им величия, коснулся его груди и осел там. Это была лишь малая толика того, что должно принадлежать по праву только ему.
Еще один осколок Эгон успел поймать и рано или поздно использовать по назначению. Как? Он пока еще не знал, но поняла одно: эта душа не пожелала даровать ему то, что он бесстыдно возжелал. Значит, нужно отобрать это силой.
~ ВЕРНЫЙ ПЁС ~
… двенадцать лет спустя…
- Авенир, твоя наглость поистине безгранична! – Возмущался Эгон, мысленно затягивая петлю на шее своего собеседника. – Ты не ценишь мой дар, так дай хотя бы мне доказать и показать, насколько он бесценен!
В келье молодого священника было тихо. Сквозь узкое окно пробивался жалкий лучик света, а в нем вихрем кружилась пыль.
- Доказать? – Юноша досадно хмыкнул. – С меня достаточно доказательств! Не желаю больше слушать твою пустую болтовню! Я сыт по горло твоими развлечениями! – В груди у Авенира все сжалось. – А коли хочешь дар назад, - он с болью посмотрел на Эгона, - так забери. Забери и не мучай больше меня. Мое сердце и так стало чернее тьмы. Мне страшно.
Последние слова едва сорвались с его губ и тут же разбежались в разные стороны. В собственной слабости Авенир боялся признаться даже самому себе.