Помнить было наказанием, потому благая сторона этого мира уберегла ее от воспоминаний на целых семнадцать лет.
Пришло время вернуть себя и обрести новые, неведомы до этого чувства.
То, что подобное догорающей свече тлело внутри нее все эти годы, наконец-то обрело смысл и сгорело в пламени судного дня.
Ее решительный шаг, чтобы защитить отца. Маленькая девочка ступает вниз, вслед за матерью.
Его злая ухмылка, потому что наивная и чистая душа была найдена и одурачена. Эгон, поглощенный чувством предвкушения.
Для нее пустота. И ничего больше.
Александра умерла. Снова. Каждый раз был мучительным. Мгновение смерти растянулось на целую жизнь. Ей снова удалось сбежать из ее цепких объятий. Этот свет вцепился в нее своими когтистыми лапами и, больно разрывая кожу, тянул ее назад к солнцу, стоило тьме заявить свои права на Александру.
Больно стало обыденностью. Отчаяние вместо дыхания. Яд, источающий аромат мести и прожигающий плоть насквозь, вместо крови.
Александра распахнула заплаканные глаза. Снова.
Растерявшись, благословлять ли новый день или проклинать его, она лишь прикрыла свои голые плечи тем, что осталось от старого и дырявого покрывала. Это утро стало первым, но не единственным, злым предзнаменованием все еще продолжающейся жизни.
Стены из прошлого пахли заброшенностью и ненужностью. Каждый сантиметр этого скудного помещения был наполнен ароматами давно ушедших и забывших попрощаться дней.
Казалось, что мама, ее Сивилла, порхает по кухне в измазанном морковным соком переднике и старательно, будто от ее действий зависит жизнь ни одной сотни человек, готовила обед для своей семьи. Самый вкусный на свете картофельный суп.
Было сложно представить, что именно в то бедное время, когда каждая копейка была на строгом счету, но в то же время самое богатое, потому что вся семья была в полном составе и все еще была семьей, жизнь маленькой Александры ценилась так высоко.
Пожалуй, никто в этом мире не заплатит за вас цену выше, чем предлагает любящая мать, ибо она готова отдать за вас собственную жизнь. Торг не уместен и оскорбителен для материнского сердца.
И как иронично оказаться в положении, когда, будучи доверчивым и наивным ребенком, Александра отдала жизнь ради собственного отца. И продолжала это делать до сих пор. Раз за разом поднимаясь из не обретенной могилы.
Земля ее не принимала. Семья ее не принимала. Скажите на милость, кто тогда примет столь ненужное существо, которое даже умереть толком не может.
Это ее руки, ее ноги, ее тело от пят до макушки.
Это ее мысли, ее чувства, ее разум.
Несколькими часами ранее ее сожгли на костре словно ведьму. Без суда и следствия. Такой исход событий не поддавался никакой логике.
Да, Лина одарила ее не самой лестной репутацией, но не вешать же человека лишь за то, что он, по их мнению, не очень разборчив в связях?
Всему происходящего должно быть простое объяснение. Где-то на задворках сознания Александра уже знала ответ на свой невысказанный вопрос, но отказывалась принимать его за единственно верный.
Ева.
Как эта рыжая бестия оказалась в доме ее матери? Как вышло, что именно она, словно зазывающий огонек для мотыльков, пропела сиреной над городом?
Эта невидимая, но отчетливо ощутимая нить вела только к одному злу в этом мире.
Ее отец. Ее дядя. Эгон. Человек, потерявший всякое право таковым зваться.
«Ты – наше проклятье!» - Сказал он ей когда-то, глядя прямо в глаза.
Бесстыдное заявление от того, кто сам примерил на себя роль Бога, решив отнять жизнь у собственного ребенка.
Причины были загадкой для Александры, но итог был трагичным, потому оправдывать что-либо подобное наличием оных, было бы кощунством с любой стороны.
Девушка подобрала колени к груди. Жесткое покрывало неприятно терлось о кожу. Было тихо. На улице ни души, несмотря на ранее утро.
Солнце уже вступило в свои права и окрасило в яркие летние краски смердящий от непрекращающейся жары город.
Теперь Александре всегда будет холодно, ибо ни одно светило не способно согреть умирающую душу, муки которой помножили на вечность.
- Доброе утро. – Чуть слышно, словно у нее в горле слова скреблись, пытаясь выбраться наружу, произнесла она, уткнувшись носом в раскрытые ладони.
Город ответил ей непривычной для него тишиной. В тот миг погибала совесть каждого, кто не осмелился остановить прилюдную казнь. Если что-то, что требует постоянного участия, долго не использовать, рано или поздно, оно приходит в негодность.