- Как я здесь оказалась? – Александра обвела одурманенным видениями прошлого взглядом тесную и грязную комнатушку, постепенно приходя в себя. – Откуда ты здесь?
Авенир откашлялся и, плохо скрывая волнение, заговорил тихо и медленно:
- Я принес тебя сюда. – Он потер затылок, разминая затекшие позвонки. – Когда все покинули площадь, я остался ждать. Сам не знаю чего. – Его губы дрогнули. – Как оказалось, ждал я отнюдь не зря. Признаюсь, мне самому с трудом верилось в то, что творилось у меня на глазах. – Авенир прикрыл глаза, словно воспроизводя в воображении все, что видел тогда. – Только что я сидел и лил слезы над твоим телом, что перемололо пламя, вдыхал аромат, прекрасный цветочный аромат, не смея даже на секунду грезить о будущем без тебя. Мне сделалось до того приторно тошно, что в ту минуту, клянусь, я был готов прыгнуть вниз с самой высокой башни, чтобы не видеть, не слышать, не чувствовать. – Он сжал на груди пошитый специально для него жилет темно-серого цвета. –Я лишь на мгновение прикрыл глаза в минутной решимости распрощаться с жизнью, но почувствовал в груди легкое жжение. Подумал, вот оно, знамение свыше, мне были ниспосланы муки, которые я позволил пережить тебе. – Авенир более не мог сдержать слез. Его глаза в одно мгновение наполнились до краев и низвергли на обоих нескончаемые потоки слез. – О, Александра!
Он сжал ее в тесных объятиях. Александра не смела сопротивляться. Признаться, даже если бы она захотела, то ее сил не хватило бы и на ответные объятия. Тело онемело от холода, который распространяло ее собственное сердце.
Авенир почувствовал зимнюю стужу, окутавшую его Александру, некогда явившейся солнцем в жизни юноши.
- За что ты просишь прощения? – Безучастным тоном, словно голос был вовсе не ее, спросила Александра у Авенира, когда тот в десятый раз произносил слова извинения, вороша ее волосы своим сбивчивым дыханием. – Я не понимаю.
Он обхватил ее лицо своими ладонями, когда-то идеально сложенными в молитве к Господу, и пригладил ее выбившиеся локоны.
- Ты не представляешь, как я виноват перед тобой. – Слезы катились по щекам Авенира, скатываясь к самым губам и исчезали, поив его соленой влагой.
Александра не могла объяснить, отчего его искаженной гримасой боли лицо вызывало в ней лишь презрение и невольную ухмылку, которая стала более зловещей благодаря подаренному шраму. Он так и остался с ней навечно, как напоминание о боли. Казалось, что одного ее жалкого существования мало для этого мира.
- Почему я здесь, Авенир?
- Я принес тебя сюда. – Повторил он снова сказанные ранее слова.
Александра сглотнула тягучую от жажды слюну.
- Хорошо. – Твердо произнесла она. – Тогда скажи мне, почему я все еще здесь?
Авенир непонимающе посмотрел на нее.
- Почему я не умерла, Авенир? – Девушка теряла терпение. – Я помню все. Даже более того, что могла помнить. Так почему я все еще здесь? Я до сих пор чувствую пламя у своих ног, до сих пор мне кажется, что кожа моя скукоживается и обгуливается от высокой температуры. В носу до сих пор стоит этот запах. – Она резко вдохнула и закашлялась, внезапно накативший приступ тошноты заставил ее сделать паузу. – Да станет тебе известно, я не могу более ощутить ни одного аромата, как и воспроизвести его своей памяти, кроме запаха собственно горящей плоти. Не хочу помнить и его, никогда, но что я могу поставить против памяти, которая избирательна, словно каторжный мучитель. Объясни мне, Авенир, прошу тебя, почему я не развеяна по ветру, а нахожусь здесь?
- Увы, Александра, я не могу знать. – Он все так же держал ее лицо в своих руках, упиваясь его прекрасностью. – Всяк ждущий, дождется, а молящий о спасении души получит второй шанс. Я молился, Александра. Молился о твоем спасении. – Он облизал пересохшие губы. – Ветер действительно пытался унести тебя за собой в своих невесомых объятиях, но вместо того, чтобы заключить с ним союз, ты вновь обрела тело. Ты осторожно, крупинка по крупинке, восстала из пепла, словно и не горела, словно и не умирала.
- Какая нелепость! – Отчаянно выкрикнула она.
Восстала из пепла? Из пепла? Она? Александра?
Ее последний миг растянулся на столько лет, когда бедная Сивилла покоится в земле. Заключительный аккорд ее жизни превратился в рефрен, который без сомнения можно назвать гимном под флагом смерти, а Лина, ставшая матерью Александры на долгие семнадцать лет, больше никогда не откроет своих глаз. Она сама, девушка, что умирает раз за разом, но никак не доиграет эту пьесу до конца, когда Эгон живет и здравствует. О справедливости можно говорить долго и пылко, но она стала редкой гостьей в этом бренном и грешном мире, будто дама высшего общества, не желающая оставаться на ужин в обществе невежественных работяг.