Будущее – загадка всего человечества, ответы на которую таятся в днях ушедших, но мы упорно стараемся этого не замечать и двигаемся будто бы дальше. Дерзнувшие изменятся и изменят, прозябающие пустят историю по кругу. И пока вторые имеют явное преимущество, свету рано или поздно придет конец.
~ Я ВИЖУ СВЕТ, И ОН ГРЕЕТ, А НЕ ЖЖЁТ ~
Вот уже на протяжении нескольких дней Фредерик посещает церковь. Авенир безмолвно, как и обещал, составляет ему компанию. И, опережая все вопросы, это именно та церковь, которая когда-то свела этих юношей вместе, и обручила общей тайной Авенира и Александру.
После того дня, когда Фредерик потерял Александру, не было и минуты, чтобы его не посещало чувство стыда и бессилия. Он не мог поверить, что так просто человек, которого он любил, мог исчезнуть. Только утром он видел ее теплую улыбку, а вечером падал ниц пред пеплом, коим обратилось ее тело. Все вокруг, вся жизнь, лоск и богатство – лишь иллюзия, предаваться которой не стоит до беспамятства. Смерть все расставит по своим местам. Она едина для всех и истинно правдива и честна.
Фредерик потерял всякую надежду вынести собственное существования, оттого еще больше закрылся в себе и не слышал никого вокруг. Он разбрасывал камни на дорогах, по которым ступал, потом о них же спотыкался, но ничто пока не ранило его больше, чем смерть Александры.
Тем же днем, кода смысл его жизни был стерт с лица земли и развеян по ветру, ноги привели его к церквушке на окраине города. Все те же витражные окна при входе. Та же хлипкая двустворчатая дверь с круглыми ручками-кольцами. Те же змеи-искусители плотоядно поглядывающие на ангелов, беззаботно музицирующих на своих маленьких лирах. Все то же чувство отупелой безысходности пред течением жизни.
Только он был другим. Совершенно и абсолютно отрицающим себя прошлого и проклинающим себя настоящего. Что в первый, что второй - достойный прихожанин с израненной душой.
И вот, в минуту дьявольского самоистязания, а по-будничному во время безмолвной молитвы, его сердце вдруг надсадно заныло, заставив его ухватиться за грудь. Он закашлялся. По кончику носа скатилась слеза, так долго дребезжащая в уголке глаза. Его волнения подняли шум в тишине ночной молельни.
Священник, которого Фредерик раньше никогда не знал, держал ночью двери открытыми, говоря, что заблудшая душа не знает сна и не принимает время. Он, безусловно, был прав. Как прав и сейчас, глядя на него с укоризной и одновременно досадуя о том, что ему приходится заботиться о комфорте каждого прихожанина, иногда идя в разрез с интересами оных. И, да, к удивлению Фредерика, помимо них с Авениром, на скамейках с томиками библии в руках приютились мать с ребенком, нищий и молодой человек весьма благородной наружности.
Женщина без конца журила сына, приговаривая сиплым шепотом: «Тише,Иззая!», «Прекрати, Иззая!», «Слушай, Иззая!». В этих словах было столько же любви, сколько капель в океане, бесконечно много и бесконечно прекрасно. Мальчик был чудесным и очень походил на мать. Волосы цвета вороньего крыла, карамельный взгляд, высокие скулы и золотистый оттенок кожи – все это выделяло мать и сына из бледной городской толпы, что делало их нежеланными гостями, но только не здесь.
Нищий, что днем просил милостыню у церкви, а ночью у Бога, пусть и источал не самый приятный аромат, нрав имел такой кроткий и улыбчивый, что никто никогда не отсаживался от него и не убегал в страхе, прикрывая нос от омерзения. Подлинной его истории, увы, никто не знал, но поговаривают, что склочная и жадная женщина всему виной. А была ли то дочь, жена, сестра или мать, не ведала ни одна живая душа.
На фоне привычного ночного сосуществования церкви и прихожан, выделялся только он. Тот, что сидел в темном углу, приютившись за колонной, которая выгодно скрывала его от любопытных глаз. Одет он был по-богатому: двубортный серый костюм, вычищенные до блеска лаковые ботинки и черная кожаная перчатка. Ночи, конечно, были довольно прохладными, но даже эта прохлада не позволит надеть на себя ничего более согревающего, чем пиджак, да и того было сверх меры.
Брешь в сердечной работе и привлекла внимание Фредерика к этому загадочному молодому человеку. Первым, что бросилось в глаза, конечно, была несуразного вида перчатка. Никто летом подобный аксессуар не носит, если только не желает скрыть что-то от посторонних глаз или не замышляет дело настолько грязное, что голыми руками там и не справиться. Допустим, лишней одеже можно найти объяснение, пусть и с натяжкой, но выдумать, отчего его изысканно вылепленное лицо внезапно исказилось гримасой боли, а левая рука, что и была причиной размышлений Фредерика, дернулась, словно в припадке, не было возможным.