Так шум, поднятый Фредериком, волной прокатился по темному и пахнущему ладаном помещению, споткнулся о «Иззая, прекрати!», наткнулся на бессвязные бормотания старика о счастье безмерном и безграничном тому, кого он знает, и нашел приют за колонной в углу, заставив дернуться того, кто имел благородную наружность, и с опасением оглядеться.
Он настойчиво всматривался в каждого, испытывая на прочность то ли себя, то ли своего оппонента. Фредерик понял, что молодой человек что-то искал. Словно комар пролетел над его ухом, прожужжав тайну мироздания, а тот не расслышав ее до конца, вознамерился найти насекомое и выпытать все силой.
К нему подошел священник и что-то прошептал, повелительно опустив ладонь на плечо незнакомца.
Все внутри Фредерика похолодело, когда зеленые глаза, до этого блуждавшие в поисках назойливого и мудрого москита, остановился на нем.
Не слушая, что говорит ему святой отец, незнакомец опустился назад на скамейку, взял в руки библию и кивнул священнику. Все это сопровождалось пристальным взглядом в сторону Фредерика. Тот снова закашлялся, чем привлек внимание всех присутствующих.
Благодаря этой внезапной шумовой завесе, которая свершилась в считанные мгновения, никто не расслышал, как входная дверь отворилась, и внутрь вошли тихо и осторожно.
***
Александра кротко приютилась на самом краю последней скамейки. По выработанной привычке она сразу хотела ухватиться на спасительную для грешника книжицу, но, отринув привычный порыв, одернула руку и положила обе ладони на колени, как учила мама. Глубоко втянув вязкий и тягучий церковный аромат, она выпрямила спину и внимательно осмотрелась вокруг.
По правую руку от нее сидел пожилой мужчина, чья седая борода при свете свечей отливала грязно-желтым. Судя по изодранным лохмотьям и искореженным подагрой рук, медяка в кармане у него не водится. Скорее всего, этот приход стал для него и местом работы, и ночным пристанищем. Губы его едва шевелились, но тихая молитва была настойчива и упряма, каждое слово выверено и заучено на подкорках. Он просил о благополучии своей нерадивой дочери. Только отец может молить Бога о прощении своего дитя, пустившего родителя по миру.
Александру смутило это откровение. Ей не доводилось раньше сталкиваться с настоящей отеческой любовью, оттого этот старик предстал перед ней жалким, едва ли заслуживающим уважения за пресмыкающийся образ жизни. Еще более ненавистна ей стала его неблагодарная дочь. Если даже сейчас, когда она выставила его нагого на улицу, он души в ней не чает, в какой же тогда любви она купалась до того, когда решила прекратить его существование.
Сердце Александры отчаянно сжалось, воздух нервными толчками стал покидать ее грудь. Глаза защипало. Она превратилась в нечто, ненавидящее все светлое и прекрасное в людях. Любая улыбка теперь казалось ей притворной, любое проявление доброты обратилось лицемерием и ложью. Девушки чудились чудовища под масками, а не люди. Никто не действует в угоду кому-то, в гнилом нутре правит лишь шкурный интерес. И знать бы каждому в этом мире, как тошно стало Александре от самой себя.
- Держите, пожалуйста. – Маленькая ладошка внезапно ворвалась в сознание Александры, заставив отпрянуть в испуге от черноволосого мальчугана с самой яркой улыбкой, какой ей только доводилось видеть.
Мальчик протягивал ей платок. Замызганный и чумазый, но аккуратно сложенный. На нем в уголке были криво вышиты две буквы «М.М.»
Александра приняла вежливость мальчика и промокнула намокшие от набежавших слез щеки.
- Иззая! – Гневно шепнула приближающаяся мать.
На ней был дешевый передник коричневого цвета. Платье, видавшее всякую работу, было ей велико, ввиду внезапной исхудавшей фигуры. Волосы, такие же, как у сына, спрятаны под белоснежный чепчик.
- Прошу прощения. – Искренне извинилась женщина, полагавшая, что ее ребенок причинил неудобства посторонним людям.
- Что вы. – Успокоила ее Александра, пытаясь улыбнуться в ответ. – Очень вежливый мальчик. Спасибо, Иззая. – Последние слова ее были обращены к ребенку, который пристально изучал ее с наивным детским любопытством.