— Печально, что с памятью и музыкой Джими Хендрикса связано столько грязи и возни, — сказал Харви Куберник, лос–анжелесский музыкальный обозреватель. — При жизни Хендрикс мог бы быть более успешным, если бы его менеджеры были бы профессионалами или просто честными людьми. Перед ним преклонялись, но им и пользовались. Прискорбно, но Джими мог доверять только маленькой горстке людей, и горько думать, что с его смертью ничего не изменилось.
Вскоре после моей встречи с Куберником, мне попался в руки листок Голливудского Репортёра, музыкального теле- и кинообозрения, с анонсом на всю страницу. Большая фотография Джими, играющего в Монтерее, и строчка над ней: "Всемирно известный гитарист". Под фотографией стояли такие слова:
Экспириенс–Хендрикс
Все права на имя, схожесть, изображения
и музыку Джими Хендрикса
Далее следовали номера контактных телефонов и адрес штаб–квартиры Жени в Сиэтле.
— Когда твою песню используют в коммерческих целях в телерекламе, вся ценность её пропадает, опошляется сама идея, — сказал мне однажды Джон Фогерти. — В лучшем случае, она просто превращается в пустое место.
И Джими бессомненно согласился бы с этим.
Но что может сделать мёртвая рок–звезда, когда его песни рекламируют печенье с ягодной начинкой, автомобили или спортивные туфли Рибок и, более того, когда на его схожесть и на его цитаты составлен семейный каталог цен.
Помню, как–то Джими с восторгом рассказывал мне исторю диккенсовского Дэвида Копперфильда и как обливался горькими слезами, когда в первый раз читал её. Однако он никогда не читал Холодный дом Диккенса, где описана бесконечная борьба нескольких поколений одной семьи, с вереницей адвокатов, сменяющих друг друга и насыщающихся кровоточащим наследством за проходящие перед читателем десятилетия.
Всё время со дня его смерти, а особенно в последнее десятилетие, творчество Джими Хендрикса было заложником жадности и эгоизма чужих людей, у которых фактически не было не только ничего общего с ним, его креативным видением мира и его бесконечной радости созидания, но и ни чувства смирения или человечности.
У Джими Хендрикса не было чековой книжки. Он не был миллионером. Не было собственного дома. Он жил своим талантом и своим ежечасным тяжёлым трудом.
Летом 1969 года он вёл со мной долгие серьёзные беседы о непрерывных препятствиях из юридических документов, выстраиваемых перед ним на всём его трёхлетнем пути успеха, при этом сам Джими казался мне невозмутимым, и на мой немой вопрос он ответил мне тогда:
— Я хорошо вижу этот день, когда всё материальное слетит с меня и мой дух возвысится.
Часть 4 Истинное наследие
Вдумчивые гитаристы всегда интересуются медными духовыми.
Это я узнала от Джими, чьи уши были всегда открыты для звуков, будь то божественные или золотые, неожиданные или ранее неизвестные.
Все годы со дня его смерти, я слышала, как часто его сравнивали с Джоном Колтрейном, виртуозом тенор–саксофона, и с божественным альт–саксофонистом Чарли "Птицей" Паркером — ещё одним волнующим душу импровизатором. Но для меня Хендрикс был сродни выросшему в нищете чёрному молодому человеку из Нового Орлеана, который своей игрой на трубе добился всемирного уважения и любви — Луи Армстронгу. Много лет спустя, как родилась его Hello Dolly, Армстронг на вершине своей славы совершил прорыв, раздвинувший границы джаза и американской лёгкой музыки.
Помимо их жёсткого детства Хендрикс с Армстронгом имели много общего — свои больше–чем–человеческие жизни, личности, свой, особенный, подобный электрическому разряду лексикон и безудержную любовь к формулированию своих мыслей, быстрый, искристый ум и феноменальную памятью и одновременно врождённую скромность.