— У вас, кажется, все имеющиеся в природе знаки отличия? — сказал он.
— Отсутствует почетная медаль конгресса. У нас ее пока что носит только один человек: Роджер Хью Донлон.
— Чем же он отличился?
— Говорят, это действительно отчаянный человек. Но главное — счастливчик. Среди мертвецов можно было бы подыскать и похрабрее… Я тоже счастливчик. Меня так и прозвали на фронте — Лакки — счастливчик. Так что, Джин, зовите меня Лакки.
Всю дорогу в машине Флойд молча смотрел в окно. Иногда он закрывал глаза, то ли думая о чем-то, то ли что-то припоминая. Он не дремал, а просто отключался.
На аэродроме незадолго до посадки командир неожиданно сухо произнес чуть ли не речь.
— Прыгать будем по шесть человек из двух люков. Этим достигается наименьшая площадь рассеивания. Если мы точно выйдем на ди-зи, — а наши летчики, как правило, на цель выходят точно, и нас не подведут данные зондирования и метеосводки, — разброс группы должен быть не больше, чем четыреста пятьдесят ярдов, и никто не угодит на деревья. На то, чтобы всем собраться, уйдет десять-пятнадцать минут.
— Вас понял, Лакки, — Джин подтянулся с тошнотворным, сосущим чувством, впервые ощутив дыхание опасности.
— Вы, надеюсь, тренировались в прыжках на деревья?
— Нам случалось прыгать.
— Удовольствие не из приятных?
— Чего уж там…
— Что говорят ребята?
— Сидят на пятисотфунтовых бомбах и ждут посадки.
— Они о чем-то вас спрашивали?
— Их смутило арктическое белье, выданное перед полетом.
— Кто из них самый храбрый?
— Думаю, что Бастер — Бак Вуд.
— А самый надежный?
— Берди… Стиллберд.
— Долговязый такой… Левое плечо тянет?
— У вас наметанный глаз.
К ним подошел бортмеханик.
— Все в ажуре, сэр.
— Благодарю. У нас еще есть время… Скажите, Джин, если это, конечно, не тайна, каким ветром вас занесло сюда? Вы ведь врач. Не так ли? Из семьи с приличным доходом. На кой вам черт прыгать в черную дыру люка?
— Это длинная история, — отмахнулся Джин.
— А время на исходе, не правда ли? — Честертон замолчал.
Они молча обогнули толстопузый «Си».
— Ведите людей на посадку! — спокойно приказал Флойд
— Слушаюсь.
Первым, кого увидел Джин, был джамп-мастер: плечистый человек, с крючковатым, с римской горбинкой носом, с широкими, массивными плечами и серо-голубыми глазами.
— А ну, веселей! — прикрикнул он на десантников, медленно ползущих по трапу — В вашем возрасте я был гуттаперчевым и переходил на спор через площадь на руках…
Они летели на высоте свыше двадцати пяти тысяч футов. Под ними менялись только формы и цвет облаков, но и об этом никто не знал, так как шторы на всех иллюминаторах самолета были плотно задраены. Компасы лежали где-то в контейнере, и невозможно было определиться.
Как ни прикидывали, а арктическое белье путало карты любых предположений.
Берди трижды с загадочным видом выходил в туалет и возвращался оттуда повеселевшим.
Бастер спал почти весь полет.
В последнюю тридцатиминутку его разбудил бортмеханик.
— Бутерброд, кофе? — предложил тот.
— Храню живот перед прыжком. Главное — пустой живот, — не открывая глаз, пробормотал Бастер.
— Нужно подкрепиться! — настаивал бортмеханик.
— Убирайся! — наконец-то проснулся Бастер.
Сонни играл с Тэксом в «лавитора». Они плавно бросали друг другу раскрытый «спринг-найф». Тот, кто не ловил нож за ручку, проигрывал доллар.
Это кончилось тем, что они поссорились и съездили друг другу по роже. Им пригрозил джамп-мастер, и спорщики присмирели.
Доминико сидел за Джином, крайним справа. Он был бледен. Джину казалось, что его мутит от страха. Черные подглазники итальянца теперь особенно резко подчеркивали его матово-бледное лицо.
Джин и Флойд то дремали, то говорили о чем-то отвлеченном.
После снижения до высоты 1200 футов самолет начало бросать из стороны в сторону — это летчик менял курс, сбивая с толку наземные радары.
— Прыгать будем с тысячи футов, — сказал Флойд, вытянув ноги поудобней. — Интересно, где вы были, Джин, в это время в прошлом году?
— Играл в кегельбане, построенном миллиардером Аристотелем Онассисом. Это напротив его же казино в Монте-Карло.
— А я лежал в госпитале после ранения в Лаосе. Меня подстрелили солдаты Патет-Лао. В госпитале всегда хорошо лежится после того, как снимут швы… Розовый рубец еще тянет, он кажется непрочным, но его края уже схвачены намертво. В такое время неплохо подружиться с медсестренкой. У меня была самая красивая — Банни. Я ее называл Блэк Банни — Черный Кролик. Она была мне по пояс и говорила так, словно полоскала воду в горле.
— Вы, оказывается, лирик, Лакки.
— Нет. Мне просто было тогда хорошо. Наши палатки стояли входом к морю. Дул бриз. Мои соседи — все ходячие. И мы с ней встречались… Солдат, Джин, живет на войне от ранения до ранения, от отпуска до отпуска, от женщины до женщины. — Флойд посмотрел на часы.
Джин заметил, что они были крупные, с толстой секундной стрелкой, фосфоресцирующие, на широком золотом браслете, охватывающем широкое запястье.
— Я прыгаю в левый люк. Вы — в правый. Кто у нас радист?
— Мэт…
— Он прыгает вслед за мной, четвертым. Вы — предпоследним.
Впереди зажглась красная сигнальная лампочка. На металлических скамьях стихли разговоры.
У Джина засосало под ложечкой.
Что это, страх?… Возможно. Джин еще не знал, как бывает страшно в боевой обстановке. Зато про все это знал Лакки.
Он знал, что страшно всегда: и перед прыжком в бездну, и перед высадкой на чужой берег, когда черная полоска земли неумолимо надвигается на тебя в ночи.
Страшно, когда бредешь по клочку чужой земли, не зная, заминирована она или нет, и когда в сплошной мгле продираешься сквозь чужой лес и каждый черный ствол кажется тебе притаившимся врагом, и когда ты лежишь на спине, подняв над собой ножницы, перед тем как прорезать первую дыру в колючках «концертины». Потом страх пропадает. Стоит только увидеть противника и войти с ним в соприкосновение. Страшно до. Иногда и после. К этому не привыкнешь. Это можно или пересилить… или не пересилить.
— Хук-ап! — скомандовал джамп-мастер. Все встали и зацепили карабины выбросных фалов за стальной трос над головой. Джамп-мастер проверил, правильно ли у всех зацеплены карабины. Они были зацеплены правильно.
Самолет вышел на ди-зи, но пролетел дальше, совершил крутой вираж и вновь вернулся в район выброски.
Он продолжал вводить в заблуждение наземные радарные посты противника. От резкого снижения у всех заломило в ушах.
Инструктор поднял руку: пять растопыренных пальцев — осталось пять минут.
Люки открыты. К их бортам плотно придвинуты контейнеры.
В темном полукруге люков, словно трассирующие пули, тянутся и гаснут красные искры выхлопных моторов.
Флойд Честертон, Мэт, Берди, Бастер, Сонни — у правого люка. Джин, Дуче, Тэкс и остальные — у левого.
Под левым плечом у всех — автомат Ар-15. За спиной — основной парашют. На груди — запасной.
Руки лежат на груди. Правая рука у кольца запасного парашюта.
Инструктор поднял три пальца: самолет вышел на прямую.
Осталось три минуты. Сто восемьдесят секунд они еще будут стоять, плотно прижавшись друг к другу. Их еще объединяет палуба самолета.
Один палец, как перст божий, поднят в воздух.
— Одна минута! — выкрикнул джамп-мастер. Мало ли что случается с человеком. То у него не хватает сил переступить порог люка, человек выключается от страха или зажмется вдруг неожиданно. Тогда баунсэр резко толкнет его в спину и скажет: «Пошел!»
Ко всеобщему удивлению, джамп-мастер еще раз проскочил вдоль строя десантников, проверяя, все ли правильно зацепили карабины вытяжных фалов за трос.
— Проверьте свой карабин! — крикнул он Джину. Джин поднял голову и увидел, что карабин его вытяжного фала отцеплен.