Однако в последнее время я много думал и много читал. Благодаря вам, джентльмены, упрятавшие меня за решетку. И я убедился, что я в Америке далеко не одинок. Есть, как говорит мой любимый писатель Марк Твен, две Америки. Одна ваша, джентльмены, другая — моя!
Кто из вас не уважал бывшего национального президента Ассоциации офицеров-резервистов полковника Уильяма X. Неблетта, бывшего штабного офицера у генерала Дугласа Макартура, а затем в Пентагоне! А известны ли вам такие его слова? «Власть военщины надо ограничить немедленно. Позволить профессиональным военным управлять нами и впредь — значит покончить с нашей республиканской формой управления государством».
Я полагаю, что все вы в душе правые республиканцы, а именно Ральф Фландерс, сенатор-республиканец от Вермонта, заявил: «Нас принуждают втиснуть американский образ жизни в рамки гарнизонного государства». Ему вторит главный судья Верховного суда Эрл Уоррен, который весной 1962 года сказал, что «гарнизонное государство уничтожит наши свободы, так как именно такое государство делает упор на военном способе разрешения наших проблем».
Разве эти джентльмены — коммунисты? Нет! Но они не хотят, чтобы вы под флагом борьбы с коммунизмом заменили идеи и книги винтовками и автоматами.
А что говорят ваши друзья и союзники — самые рьяные антикоммунисты Америки? Прислушайтесь к председателю комиссии по антиамериканской деятельности конгрессмену Фрэнсису Е. Уолтеру. Он пользуется испытанным оружием тех, кто сидел на ваших местах в этом зале под имперским орлом со свастикой, запугивая Америку угрозой коммунизма: «Салемские колдуньи были продуктом воображения. Но коммунистические ведьмы — чума этого мира».
Послушайте и доктора Дж. Б. Мэтьюза, инквизитора из той же комиссии: «Ответом Америки на угрозу коммунизма будет фашизм или нечто столь близкое ему, что разницу не стоит принимать во внимание».
Вы, конечно, помните, что было время, когда этого джентльмена выдвигал в президенты Соединенных Штатов американский фашистский союз! И вы и вам подобные, скорбящие о твердой руке у власти, были готовы голосовать за него!
А именно такие люди — враги Америки — должны сидеть на скамье подсудимых!
Вы должны знать, к чему привело у нас отсутствие интеллектуальной свободы, засилье мракобесов вроде Маккарти и его наследников.
Я не хочу, чтобы мракобесы в мундирах и штатском надругались над идеалами Джефферсона и Тома Пэйна не хочу видеть Америку мировым жандармом, не хочу чтобы на всех языках мира проклинали американцев.
Я хочу сказать, что отныне считаю себя сыном не только Америки, но и России. И сыном Вьетнама тоже.
Вы уже бросили в тюрьму семьсот молодых парней за отказ проливать кровь в позорной войне во Вьетнаме. Под судом — сотни других. Пять тысяч молодых американцев бежали от призыва в другие страны, тысячи скрываются от военной службы в США. Семь американских епископов, включая Нэда Еоула из Нью-Йорка выступили в их защиту.
Не я первый, не я последний. За мной придут сотни и тысячи других. Они будут сжигать призывные карточки и отказываться стрелять в детей и стариков. Они пойдут штурмом на такие крепости, как Пентагон и Лэнгли. Они отнимут у американского орла стрелы войны и оставят ему только оливковую ветвь. Они объявят войну войне, войну нищете и несправедливости. Их голос будет услышан за океаном. И мощный прибой вселенского гнева ударит по берегам этой страны… И тогда пошатнется трон президента…
— Хватит! — загремел, вскакивая, генерал Мидлборо.
Казалось, генерала хватит апоплексический удар. Свекольного цвета лицо покрылось потом. Он рванул воротник.
— Хватит! Заткните ему глотку! — прокричал генерал, потрясая в воздухе кулаками.
— И все мы предстанем перед страшным судом! — воскликнул Джин. — Судом истории!
И старинные мрачные своды, кои веки равнодушно внимавшие проклятиям инквизиторов и стонам их жертв, отбросили глухое эхо, и словно трепет пробежал по звездно-полосатому знамени.
Джина Грина под конвоем вывели из зала.
Четыре члена генерального военного суда единогласно признали Джина Грина виновным. Председатель суда, как обычно, в тайном голосовании участия не принимал.
Ровно через пять минут Джина Грина снова ввели в зал суда. Краткую речь, полную благородного негодования, произнес генерал Мидлборо. Приговор зачитал Тэкс Джонсон, секретарь военно-полевого суда.
— Подсудимый, встать! Военный трибунал штаба войск армии Соединенных Штатов во Франкфурте-на-Майне, рассмотрев дело капитана специальных войск Соединенных Штатов Джина Грина, обвиняемого в нарушении воинской присяги, дезертирстве из армии и в отказе от повиновения командованию по мотивам политического характера, признал вас, Джина Грина, полностью виновным по всем пунктам обвинения, а также в оскорблении суда и постановил: Джина Грина приговорить к разжалованию в рядовые, лишить всех наград и привилегий, лишить всего денежного содержания с момента вынесения приговора, заключить в военную тюрьму сроком на один год, после чего означенного Джина Грина с позором уволить из армии Соединенных Штатов!
Зачитав звонким, металлическим голосом приговор, Тэкс поднял глаза на Джина, и они обменялись долгим взглядом. Америка Джина и Америка Тэкса. Америка судей и Америка судимых.
И Тэкс первым отвел глаза, в которых погас злобный огонек мстительного торжества.
Так сбылось пророчество следователя капитана Бедфорда. Так военный суд сделал из Джина Грина франкфуртскую сосиску.
…Пентагон утвердил без проволочек приговор генерального военного суда по делу «Соединенные Штаты против Джина Грина».
От Франкфурта-на-Майне до Нью-Йорка — четыре тысячи миль.
И вот снова Америка. Джин прильнул к иллюминатору самолета Ди-Си-8, чтобы разглядеть исполинские сталагмиты Манхэттена, пирсы нью-йоркской гавани, серо-зеленую фигуру статуи Свободы. Он горько усмехнулся, вспомнив с детства знакомые слова призыва, высеченные на статуе: «Придите ко мне, все утомленные, убогие и гонимые, тоскующие по воле…» Какой издевкой звучали эти слова!..
А вот и аэропорт Айдлуайлд, переименованный в честь убитого президента именем Джона Кеннеди. Одиннадцатиэтажная вышка управления полетами, аэровокзал с корпусами разных авиакомпаний, бассейн, фонтаны, стоянка с шестью тысячами автомашин.
На аэродроме военная полиция пересадила Джина Грина на военный самолет.
До дому рукой подать: час-полтора быстрой езды по автостраде. В конце платного моста Трайборо платишь четвертак — двадцать пять центов — за проезд в Манхэттен. А там по 97-й улице мимо Первой авеню, по трущобам пуэрториканского Гарлема, затем через чинную Пятую авеню, через Сентрал-парк и блистающему огнями Бродвею.
Но военный самолет, взлетев, взял курс на Форт-Брагг.
Стемнело. Зажглись внизу бесчисленные огни Манхэттена Потом Нью-Йорк канул во мраке, и в черном небе позади горели лишь мертвым светом «огни свободы», зажженные на девяностом этаже самого высокого из небоскребов — Эмпайр стэйт билдинга. Но потом и эти прожекторы, каждый мощностью в пятнадцать тысяч автомобильных фар, поглотила ночная тьма.
К подъезду фешенебельной гостиницы «Сент-Риджес» в самом центре Манхэттена (угол Пятой авеню и 55-й улицы) подъехало такси. Из него вышел я, Гривадий Горпожакс.
Крючконосый, высоколобый, с красивой квадратной челюстью, я выглядел весьма недурственно. Не мудрено — перед завершением романа я вырвал время для небольшого отпуска.
Крепким бодрым шагом я вошел в холл и обратился к портье.
— У вас должна быть записка на имя мистера Горпожакса. Это я.
— Иес, сэр, — ответил портье, слегка смущаясь под взглядом моих серо-коричнево-зеленых глаз.