Сибил постаралась восстановить в памяти ускользающий образ своей мамы. Мелани. В то время ей было двадцать шесть лет, глаза… лицо… светлые волнистые волосы. Призрачное лицо возникло и почти мгновенно исчезло. Непроизвольно Сибил зарыдала. Глаза наполнились слезами.
— …почувствовал, что вы, дорогая Блейк, вас действительно зовут Блейк, да? Что вы одна из них. «Бездна эмоций», более высоких, чистых. Да, да! Интуиция редко меня подводит!
Господин Старр говорил поспешно, нервными движениями набрасывая ее портрет. Его темные очки блестели на солнце. Сибил знала, что если посмотрит на него, то не увидит его глаз.
А господин Старр продолжал уговаривать:
— Неужели вы ничего не помните… совершенно… о своей матери?
Сибил тряхнула головой, что означало ее нежелание говорить об этом.
— Ее имя. Уверен, вы знаете ее имя.
— Мне сказали, что мамочка ушла и папочка тоже. На озере…
— Озеро? Где?
— Озеро Шамплейн. В Вермонте, в Нью-Йорке. Тетя Лора рассказывала.
— Тетя Лора?..
— Мамина сестра. Она была старшая. Она есть старшая. Она забрала меня, удочерила. Она…
— А тетя Лора замужем?
— Нет, мы только вдвоем.
— Что случилось на озере?
— Это случилось в лодке. Она говорила, что лодку вел папа. Он пришел за мной, но… я не помню. Это было тогда же или потом. Мне говорили, но я не знаю.
Теперь по лицу Сибил текли слезы, она не могла сохранять спокойствие, но смогла не прятать лицо в ладонях. Она слышала учащенное дыхание господина Старра и скрип угля по бумаге.
Господин Старр мягко сказал:
— Вы были, наверное, совсем маленькой, когда… что бы это ни было… когда это случилось.
— Я не была маленькой для себя. Я просто была.
— Очень давно, да?
— Да. Нет. Оно всегда… там.
— Всегда где, милое дитя?
— Там, где я, я… вижу.
— Видите что?
— Я… не знаю.
— Видите свою маму? Она была красивая? Она на вас похожа?
— Оставьте меня… Я не знаю.
Сибил зарыдала. Господин Старр, раскаявшись или устав, немедленно умолк.
Кто-то, наверное велосипедист, промчался мимо, и Сибил почувствовала, что за ней наблюдают, несомненно, с любопытством: девушка с заплаканным лицом прильнула к каменному выступу, а мужчина средних лет, на корточках, рьяно ее рисует. Художник и его модель. Художник-любитель и непрофессиональная натурщица. Но странно, что девушка плакала, а мужчина старательно изображал ее слезы.
Закрыв глаза, Сибил действительно ощутила себя комком эмоций. Она была сама Эмоция. Хотя она и стояла на земле, но душа ее парила в пространстве. Вуаль была откинута, и она увидела лицо, мамино лицо, хорошенькое личико сердечком, что-то чувственное и упрямое было в нем. Как молода была мама! А волосы у нее подняты — светло-коричневые и нежные, — схвачены сзади зеленым шелковым шарфом. Мама спешит к звенящему телефону, мама поднимает трубку. Да? Да! О, привет… Потому что телефон всегда звонил, а мама всегда спешила ответить на звонок, и в ее голосе всегда была эта нотка ожидания, звук надежды, удивления… О, привет!
Сибил больше не могла сохранять позу.
— Господин Старр, я больше не могу сегодня, извините.
И под его удивленным взглядом она ушла. Он начал было звать ее, напоминая, что не заплатил. Но, нет, Сибил больше не могла позировать в тот день. Она пустилась бежать, она убегала.
Девушка, которая вышла замуж слишком рано, — именно так?
Это лицо сердечком, упрямые сжатые губы. Глаза, расширенные от шутливого удивления: «О, Сибил, что ты наделала?..»
Наклоняется, чтобы поцеловать маленькую Сибил, смеющуюся от удовольствия и возбуждения маленькую Сибил, протягивающую свои пухлые ручки, чтобы быть поднятой мамиными руками и унесенной в кроватку.
«О, солнышко, ты стала большая для этого. Слишком тяжелая!»
От золотистых светло-коричневых волнистых до плеч волос пахнуло духами. На шее нитка жемчуга. Летнее платье с глубоким вырезом, яркая цветочная ткань, как обои. «Мамочка!»
«А папа, где же папа?»
Он ушел, потом вернулся. Он пришел за ней, за маленькой Сибил, чтобы отвезти ее в лодке, мотор громкий, гудит сердито, как пчела над головой, поэтому Сибил плакала. Потом кто-то пришел, а папа снова ушел. Она слышала, как взвыл мотор и затих вдали. Она не могла видеть со своего места, как бурлила вода, еще была ночь, но она не плакала, и никто не ругался.