Вот после этого-то сна Шелтон и проснулся рассмеявшись. «Но, Дик, жаловалась миссис Деннант, — меня всю жизнь учили верить в то, что мне говорят. Она такая недобрая: почему она презирает меня за то, что я считаюсь с условностями? — Шелтону стало жаль ее: она напоминала испуганного ребенка. — Право, не знаю, что я стала бы делать, если бы мне пришлось обо всем судить самой. Меня не учили этому. Мне всегда преподносили чьи-то готовые мнения, это было так приятно. И что я должна делать? Нужно верить людям; я говорю это вовсе не потому, что я о них высокого мнения, но вы понимаете, в чем тут дело: просто так уютнее жить. — И она зашуршала юбкой. — Но что бы ни случилось. Дик, — умоляла она, — пусть Антония всегда заимствует у кого-нибудь свои мнения. Я — другое дело: раз уж нужно обо всем судить самой, значит, нужно, но ее уберегите от этого. Любые взгляды, любые, лишь бы они были общепринятыми. Так страшно, когда приходится обо всем самой составлять себе мнение».
Тут Шелтон окончательно проснулся. Его сон, несмотря на всю свою абсурдность, был образцом художественной правды, ибо слова, которые в его сне говорила миссис Деннант, раскрывали ее сущность куда полнее, чем все то, что она могла когда-либо сказать наяву.
— Нет, — раздался голос совсем рядом, за изгородью, — благодарение богу, французов у нас тут мало. Есть несколько венгерцев, которые гостят у герцога. Не хотите ли пирога, сэр Джеймс?
Заинтересовавшись, Шелтон приподнялся на локте и, еще совсем сонный, приложил глаз к просвету в высоких толстых ивовых прутьях. Четверо мужчин сидели на складных стульях у раскидного стола, на котором был пирог и множество всякой снеди. Неподалеку от них стоял шарабан, обильно увешанный дичью и зайцами; вокруг, смиренно виляя хвостами, топтались собаки; лакей откупоривал бутылки. Шелтон совсем забыл, что сегодня первое сентября начало охоты на куропаток. Роль хозяина исполнял воинственный на вид мужчина с веснушчатым лицом; рядом сидел человек постарше, с квадратной челюстью, острым носом и отсутствующим взглядом; потом кто-то с бородой, кого остальные называли командором, а в четвертом охотнике Шелтон, к своему ужасу, признал джентльмена по имени Мэбби. Однако в том, что сей джентльмен находился за много миль от своего дома, не было ничего удивительного, так как он принадлежал к числу тех, кто, прихватив с собой лакея я пару охотничьих ружей, бродит по всей стране с двенадцатого августа до конца января, а потом, очевидно, отбывает в Монте-Карло или спит без просыпу до двенадцатого августа следующего года.
Говорил Мэбби:
— Вы слышали, сэр Джеймс, сколько мы настреляли двенадцатого?
— Ах да, о чем это я хотел спросить? Вы продали своего гнедого, Гленни?
Шелтон еще колебался, не зная, остаться ему или потихоньку уйти, как вдруг услышал густой бас командора:
— Мой лакей говорил мне, что миссис Фолиот… м-да… повредила ногу своему арабскому скакуну. Неужели она собирается участвовать в охоте на лисят?
Шелтон заметил, что все улыбнулись. «Вот Фолиот и расплачивается за свое удовольствие. Дурак он, что дал себя поймать!» — казалось, говорила эта улыбка. Шелтон повернулся к разговаривавшим спиной и закрыл глаза.
— На лисят? — повторил Гленни. — Едва ли.
— Никогда не находил в ней ничего примечательного, — продолжал командор. — Такая тихая, что даже не знаешь — тут она или нет. Помнится, я как-то спросил ее: «Ну-с, миссис Льютеран, что же вы любите больше всего на свете?» И что бы, вы думали, она мне ответила? «Музыку!» М-да…
Послышался голос Мэбби:
— Он всегда был непонятным человеком, этот Фолиот! Такие вот и попадают во всякие истории.
И Шелтону показалось, что он облизнулся.
— Говорят, он теперь никому не отвечает на поклоны, — раздался голос хозяина. — Странный субъект! Говорят, она очень предана ему.
В памяти Шелтона еще так свежо было воспоминание о встрече с миссис Фолиот и о недавнем сне, что он, как зачарованный, слушал этот разговор.
— Если он перестанет ездить на охоту, то, право, не знаю, что еще ему останется делать… Он больше не состоит ни в одном клубе, а что до избрания его в парламент… — сказал Мэбби.
— Жаль его, — сказал сэр Джеймс, — а впрочем, он знал, на что идет.