— Мисс Черрел!
На пороге стоял Бобби Феррар. Вид у него был самый будничный. Ну, конечно, — ему все равно. Да и чего ему волноваться?
Он похлопал себя по верхнему карману пиджака.
— Предисловие у меня. Идемте?
И он тут же заговорил об убийстве в Чингфорде. Она следит за процессом? Нет, не следит. Дело совершенно ясное, абсолютно ясное! И вдруг он добавил:
— Боливиец не захотел взять на себя ответственность, мисс Черрел.
— Ах!
— Ничего, обойдется.
Он улыбнулся.
«А зубы-то у него настоящие, — подумала Динни, — вот и золотые пломбы видны».
Они подошли к министерству внутренних дел и переступили его порог. Служитель повел их вверх по широкой лестнице, в конец коридора, в большую, пустую комнату, где горел огонь в камине. Бобби Феррар пододвинул ей к столу кресло.
— «График» или лучше это? — И он вынул из бокового кармана маленький томик.
— Пожалуйста, и то и другое, — ответила она слабым голосом.
Он положил перед ней и то и другое. «Другое» оказалось тоненькой книжечкой в красном переплете — стихи о войне.
— Только что вышла, — сказал Бобби Феррар, — я купил ее после обеда.
— Да, — рассеянно ответила Динни и села.
Открылась одна из дверей, и в нее просунулась голова.
— Мистер Феррар, министр внутренних дел примет вас.
Бобби Феррар взглянул на нее, шепнул сквозь зубы: «Не падайте духом!» — и спокойно удалился.
Никогда еще в жизни не чувствовала она себя такой одинокой, не радовалась так одиночеству и не боялась так мгновения, когда его нарушат. Раскрыв маленький томик, она прочла:
Из камина вдруг с треском вылетела искра. Динни с грустью смотрела, как она гаснет на коврике. Она пробежала глазами еще какие-то стихи, не понимая, что читает, потом захлопнула книжку и развернула «График». Просмотрев газету от первой до последней страницы, она не запомнила ни одной иллюстрации. Голова у нее кружилась, сердце замирало. «Что хуже, — подумала она, — когда операцию должны сделать тебе или кому-нибудь из тех, кого любишь?» И решила, что последнее все-таки хуже. Время тянулось бесконечно; как давно он ушел? Только половина седьмого! Динни отодвинула кресло и поднялась. На стенах висели портреты деятелей викторианской эпохи, и она стала переходить от одного к другому; впрочем, все они были на одно лицо и отличались только величиной бакенбардов. Динни вернулась на свое место, пододвинула кресло к столу, облокотилась на него и уткнулась подбородком в ладони, — неудобная поза как будто принесла некоторое облегчение. Слава богу, хоть Хьюберт не знает, что сейчас решается его судьба, и ему не приходится терпеть муки ожидания. Она вспомнила о Джин и Алане, всей душой надеясь, что они ко всему готовы. С каждой минутой плачевный исход казался ей все более и более неизбежным. На нее напало какое-то оцепенение. Этот человек вообще никогда не вернется — никогда, никогда! Ну и пусть не возвращается: ведь он принесет с собой смертный приговор. В конце концов Динни положила руки на стол и уронила на них голову. Она не знала, долго ли пробыла в этом странном забытьи, — чье-то покашливание за спиной привело ее в себя, и она резко подняла голову.