В то же время восприятие жизни через художественное литературное произведение было у меня острее, чем реальности. Поцелуй “на бумаге” значил для меня гораздо больше, чем реальный поцелуй. Писать – могло стать для меня единственной возможностью приобщиться к созданию прекрасного, единственной дорогой к творчеству. Я стал понимать, что наиболее глубокое осмысление смысла человеческой жизни во всех ее проявлениях – от социальных движений до самых интимных, индивидуальных, психологических сторон – возможно лишь в литературном творчестве. И оно осуществляется в живой образной форме без нудных абстрактных схем научного исследования. Я перестал сомневаться, что если бы мне надо было зарабатывать, то самый приятный способ – это быть писателем. Вот только для того, чтобы им стать, нужен талант. Но, может быть, страстная любовь к литературному творчеству и неутомимая работа позволят развить свои способности, если они есть. Ведь недаром говорят, что способности лишь одна составляющая таланта, другой неотъемлемой составляющей является работоспособность. А что получилось, тут уже не мне судить».
Наконец он смог продолжить завтрак. Но, когда он закончил ланч и лакей сменил сервировку стола, подав к кофе почту – утренние газеты и корреспонденцию на большом серебряном подносе, – он смотрел на нее отстраненным взглядом. Она была ему неинтересна. Он вспоминал свою жизнь – всю жизнь от самых ранних моментов, которые представляют собой отдельные яркие картины, запечатленные в сознании ребенка, и которые путаются в его сознании с образами, возникшими уже позже по рассказам его родителей.
ТАК КАК ЖЕ ВСЕ ЭТО БЫЛО?
Глава 1
Крупные капли дождя сильнее застучали по оконным стеклам. Близилась полночь, но он продолжал сидеть в своем кабинете – сумрачной небольшой комнате, заставленной мебелью красного дерева с темно-зеленой бархатной обивкой и тонкой резьбой. Во рту он держал незажженную сигару, а его невидящий взгляд был обращен на большую картину «Голландские рыбачьи лодки на закате», висевшую на стене напротив. Ее краски хорошо гармонировали с густыми коричневыми тонами, которые он предпочитал для всех непарадных комнат. Его массивная голова откинута на подушку кресла с высокой спинкой, волосы уже почти совсем седые, но бакенбарды, усы и окладистая борода практически не тронуты сединой и свидетельствуют о том, что Джон Голсуорси III, как он значился в семейной родословной, далеко не старик. Да какой же он старик? Из комнаты его жены Блэнч доносились приглушенные крики. У нее были вторые роды. Он не так сильно волновался, как когда она рожала в первый раз. Три года назад она родила дочь Лилиан. Тогда он от волнения так устал, что заснул, а когда проснулся, ему сказали о рождении дочери. А сейчас он не мог заснуть, хотя мучительного беспокойства о жене не испытывал. Он стал к ней совсем равнодушен. Да и было ли его отношение к ней когда-либо другим? Или все его беспокойство было лишь о наследнике? Он женился пять лет назад в сорокапятилетнем возрасте, уже успевшим составить значительное состояние, на девушке на 20 лет моложе его. Она была дочерью Чарльза Бартлета – «мирового судьи» в гр. Вустершире. Их семья проживала в небольшом живописном городке Реддиче, несколько южнее Бирмингема, местности, славящейся особой красотой женщин. И, хотя он к тому времени стал весьма известным в Лондоне поверенным, не говоря уже об изрядном капитале, все же он был выходцем из девонширских «йоменов». Шесть поколений его старинного фермерского рода жило в окрестностях Плимстока и Уэмбри. Первое упоминание о них относилось к Эдмунду Голсуорси, умершему в 1598 г. в Плимстоке. Когда ему самому исполнилось 16 лет, его отец, плимутский торговец, чьи дряхлые суденышки плавали в страны Средиземноморья за фруктами, кожами и винами, послал его учиться юриспруденции в Лондон вместе с восьмью другими своими сыновьями. К этому времени их мать уже умерла, а один из братьев отца обосновался в Лондоне как строительный подрядчик. Шел 1833 год, в самом крупном в мире городе продолжался строительный бум, и семейство Голсуорси все больше богатело. Оно инвестировало свои средства в земельную собственность, когда быстро растущий средний класс двинулся из центра столицы в Бейсуотер и Кенсингтон и самоутверждался, возводя там огромные роскошные, но безвкусные особняки.