Мне очень нравились кабаки, в особенности в Сан-Франциско. Там были очень вкусные вещи, которые можно было брать, не платя за них, — какой-то необыкновенный хлеб, вкусные сухарики, колбаса, сыр и сардинки — деликатесы, совершенно незнакомые в скудном деревенском обиходе. В одном кабаке, помнится, буфетчик поднес мне стакан сладкого сиропа с содовой водой. Денег с отца он за это не взял, он просто оказал ему любезность, и с этих пор я стал считать этого буфетчика самым добрым человеком в мире. Я был тогда семилетним ребенком, и больше я никогда не встречался с ним; но он, как живой, стоит у меня перед глазами; кабак помещался на южной стороне Рыночной улицы в Сан-Франциско. Налево от двери была стойка, вдоль правой стены стоял длинный стол с бесплатными закусками, а напротив двери стояли за пивными бочками круглые столы со стульями. У буфетчика были светлые волосы и голубые глаза; на нем была черная шелковая ермолка и коричневая вязаная куртка. Я точно помню даже место, где стояла бутылка с красным сиропом, которым он угостил меня. Он вел бесконечные разговоры с моим отцом, а я в это время пил, глоток за глотком, вкусный напиток и благоговел перед ним. Много лет спустя я вспоминал о нем с чувством самой искренней симпатии.
Итак, несмотря на то, что две первые мои встречи с Джоном Ячменное Зерно принесли мне только страдания, я не переставал встречаться с ним, и он всегда одаривал меня приветливой улыбкой. С кабаками мне пришлось познакомиться с самого раннего детства, и я узнал их с самой хорошей стороны. Общественные учреждения, магазины и дома частных лиц были для меня недоступны — они не предлагали мне войти и обогреться, отведать пищи богов с узкой полки вдоль стены. Их двери были всегда закрыты, тогда как кабаки гостеприимно раскрывались передо мной. На широких, оживленных улицах города и на больших проезжих дорогах — везде мне попадались в изобилии кабаки, гостеприимно сверкавшие яркими огнями. Зимой в них было тепло, а летом — прохладно. Славное место кабак, что и говорить!
Когда мне исполнилось десять лет, родители мои решили покончить с земледелием и переселиться в город. Я начал торговать газетами. Были две очень важные причины, заставившие меня приняться за эту работу: нужда в деньгах, во-первых, и потребность в движении и свежем воздухе — во-вторых. Я отыскал в городе бесплатную библиотеку и стал читать запоем, так что у меня развилось малокровие. На нашей ферме книг не было, но случайно мне попались в руки четыре книги, которые я перечитывал без конца. Это биография президента Гарфилда, «Путешествие в Африку» Поля де Шейю, какой-то роман Уйда, в котором были вырваны последние сорок страниц, и наконец «Альгамбра» Ирвинга, которую дал мне почитать школьный учитель. Робость помешала мне попросить у него еще что-нибудь почитать, когда я вернул «Альгамбру», а сам он не догадался это сделать. По дороге домой я горько плакал, а дорога была дальняя — три мили. Долгое время я втайне надеялся, что он все-таки даст мне еще какую-нибудь книгу, несколько раз собирался с духом, чтобы заговорить об этом, но так и не набрался смелости.
А когда мы переехали в Окленд, я открыл на библиотечных полках целый мир, новый, интересный. Тут были тысячи книг, и все они были не только не хуже прочитанных мною, но некоторые даже гораздо интереснее. Библиотеки в ту пору еще не были рассчитаны на юных читателей, и поэтому я часто попадал впросак.
Один раз, прельстившись названием «Приключения Перигрина Пикля», я написал его на требовании, и библиотекарь выдал мне толстый том совершенно неудобоваримого полного собрания сочинений Смоллета. Я читал без разбора, но больше всего любил исторические романы и книги о приключениях, в особенности же зачитывался воспоминаниями разных путешественников. Читал я от зари до зари, лежа в постели и сидя за столом, по дороге в школу и по дороге домой, читал на переменах, когда остальные дети занимались играми. Кончилось тем, что у меня началось сильное нервное расстройство и появились нервные подергивания. Я говорил всем: «Уходите, вы раздражаете меня».