Мне посчастливилось несколько раз встретиться с Гершвином в 1925 году. Сначала в его доме на 103-й улице, где он тогда жил со своей семьей; потом в его первых роскошных апартаментах на Ривер-сайд-драйв; и наконец в его еще более роскошном особняке на 72-й улице — его последнем доме в Нью-Йорке. Когда я сказал ему, что готовлю статью с анализом его работ для очень авторитетного английского музыкального журнала, он очень обрадовался, так как до сих пор ни один крупный европейский музыкальный журнал не напечатал о нем ни одной серьезной статьи. Готовя материал, я несколько раз консультировался с ним, так же как несколько лет спустя два или три раза встречался с ним, когда писал по его просьбе статью "50 лет американской музыки".
Вспоминаются и многие другие встречи, когда мы просто разговаривали на разные темы. Во время этих встреч мы в основном говорили о музыке вообще и редко именно о музыке Гершвина — хотя не было, пожалуй, такого дня, когда во время этих встреч у него дома он не играл бы мне что-то, что он только что закончил или над чем работал в тот момент. Обладая удивительной способностью черпать из разговора со своим собеседником все, что его интересовало, он жаждал услышать впечатления о произведениях, которые я слышал, так как в те годы я не пропускал ни одной из мировых премьер, посещая концерты, организованные А. Коплендом и Р. Сешнсом, Лиги композиторов и других авангардистских групп. Гершвин был в восторге от того, в каких направлениях развивается музыка, в особенности от последних работ Шёнберга, Коуэлла, Альбана Берга, Эдгара Вареза и других. Однажды, зайдя к нему домой, я застал его сосредоточенно изучающим партитуру струнного квартета Шёнберга. Гершвин был страстным поклонником Альбана Берга задолго до того, как его музыка получила признание; он даже лично нанес ему визит в Вену в 1925 году (о чем будет рассказано ниже, в другой главе), а в 1931 году он специально поехал в Филадельфию на премьеру американской постановки оперы "Воццек", которая произвела на него неизгладимое впечатление.
Но, конечно, во время наших встреч мы много говорили и о нем самом: он вспоминал что-то из своего прошлого; говорил о своих учителях, оказавших на него самое большое влияние, а также о тех, кого совершенно презирал; о музыке, которая на него серьезно повлияла и от которой он по-прежнему сильно зависел; а также о том, что нравилось ему в его собственных произведениях и что вызывало серьезные сомнения; он рассказывал также о музыке, которую писал в тот момент или надеялся написать в будущем.
Задолго до того, как он наконец решил написать оперу по пьесе Дю-Боза Хейуарда "Порги", он долго говорил мне о своей заветной мечте написать оперу на сюжет пьесы С. Анского "Диббук" (The Dybbuk). Метрополитэн-Опера, казалось, тоже была заинтересована в этом, и Гершвин собирался отправиться в Восточную Европу, чтобы "вдохнуть" настоящей европейской музыки, прочувствовать колорит другой жизни, чтобы понять характер персонажей пьесы. Пьеса Анского была "настоена" на древнем иудейском фольклоре — сюжет для посвященных, пронизанный обычаями, обрядами и суевериями, абсолютно непонятными американцам, а следовательно, и самому Гершвину. Уже тогда мне было ясно (и до сих пор я придерживаюсь того же мнения), что это была не его тема, — я откровенно сказал ему об этом. Гершвин никогда не написал этой оперы и, спешу добавить, отнюдь не потому, что я отговорил его, а потому, что права на написание оперы были уже отданы итальянскому композитору Лодовико Рокка, чья опера "П Dibuc" была показана в Ла Скала 24 марта 1934 года. Но я убежден, что даже если бы Гершвин начал писать эту оперу, он скоро бы пришел к выводу, что как художник он не может откликнуться на тему, столь далекую от сферы его личного опыта и интересов. К счастью, скоро он наткнулся на пьесу Дю-Боза Хейуарда "Порги" (хотя на создание оперы ушло несколько лет); текст этого произведения идеально соответствовал музыке Гершвина, и Гершвин сразу же понял это.