— Господи помилуй, кто же тогда будет в военном министерстве?
— Успокойтесь. Туда я поставлю финансиста Террэ. Он знаток по части счетов и найдет ошибки во всех бумагах господина де Шуазёля. Признаюсь вам, я нарочно, чтобы польстить философам, сначала решил поставить во главе военного министерства человека безупречного, чистоплотного, как они говорят.
— Ну-ну, кто же это? Вольтер?
— Почти угадали, шевалье де Мюи… Это настоящий Катон.
— О Боже! Я в ужасе!
— Дело уже было сделано… Я вызвал этого человека, его назначение подписано, он меня поблагодарил, и тут мой злой или добрый гений — судите сами, графиня, — подсказал мне пригласить его сегодня вечером в Люсьенн, чтобы побеседовать за ужином.
— Фи! Какой ужас!
— Да, графиня, именно так мне и ответил де Мюи.
— Он вам так сказал?
— В других выражениях, графиня. В общем, он мне сказал, что его самое горячее желание — служить королю, однако совершенно невозможно служить графине Дюбарри.
— До чего хорош этот ваш философ!
— Вы понимаете, графиня, я протянул руку… чтобы отобрать приказ о назначении; с невозмутимой улыбкой я разорвал его на мелкие клочки, и шевалье удалился. Людовик Четырнадцатый сгноил бы этого мерзавца в одной из отвратительных ям Бастилии. А меня, Людовика Пятнадцатого, парламент держит в повиновении, вместо того чтобы я сам заставлял его трепетать. Вот так!
— Все равно, сир, вы просто совершенство, — проговорила графиня, осыпая своего августейшего любовника поцелуями.
— Далеко не все с вами согласятся. Террэ просто осыпают проклятиями.
— А кого не осыпают?.. Кто у нас в министерстве иностранных дел?
— Славный Бертен, вы его знаете?
— Нет.
— Ну, значит, не знаете.
— Мне представляется, что среди всех, кого вы назвали, нет ни одного хорошего министра.
— Пусть так. Кого же предлагаете вы?
— Я назову одного.
— Вы не хотите говорить. Боитесь?
— Маршала.
— Какого маршала? — поморщившись, спросил король.
— Герцога де Ришелье.
— Старика? Эту мокрую курицу?
— Как же так? Завоеватель Маона — и вдруг мокрая курица!
— Старый развратник…
— Сир, это же ваш напарник.
— Распутник, не пропускающий ни одной юбки.
— Ну что вы! С некоторых пор он за женщинами больше не бегает.
— Не говорите о Ришелье никогда, он мне противен до последней степени; этот завоеватель Маона водил меня по всем парижским притонам… Про нас слагали куплеты. Нет, только не Ришелье! Одно его имя выводит меня из себя!
— Вы что же, ненавидите их?
— Кого?
— Семейство Ришелье.
— Они мне омерзительны.
— Все?
— Все. Один герцог и пэр господин Фронзак чего стоит! Его уже раз десять следовало бы колесовать.
— С удовольствием вам отдаю его. Но ведь есть и еще кое-кто из семейства Ришелье.
— Да, д’Эгильон.
— И что же?
Можно себе представить, как при этих словах племянник насторожился в будуаре.
— Мне следовало бы ненавидеть его больше других, потому что из-за него на меня набрасываются все крикуны, которые только есть во Франции. Но я не могу избавиться от слабости, которую я к нему питаю: он смел — вот за что я его люблю.
— Он умен! — воскликнула графиня.
— Да, это отважный человек, страстно защищающий королевские прерогативы. Настоящий пэр!
— Да, да, вы тысячу раз правы! Сделайте что-нибудь для него.
Скрестив руки на груди, король посмотрел на графиню Дюбарри.
— Как вы можете, графиня, предлагать мне герцога именно в то время, когда вся Франция требует от меня изгнать его и лишить герцогского достоинства.
Графиня Дюбарри тоже скрестила руки.
— Вы только что назвали Ришелье мокрой курицей, — промолвила она, — так вот: это прозвище прекрасно подходит вам.
— Графиня…
— Вы прекрасно выглядели, когда выслали господина де Шуазёля.
— Да, это было нелегко.
— Вы это сделали — прекрасно! А теперь опасайтесь последствий.
— Я?
— Разумеется! Что означает изгнание герцога?
— Я дал пинка парламенту.
— Почему же вы не хотите ударить дважды? Какого черта! Сделали один шаг — делайте и другой! Парламент хотел оставить Шуазёля — вышлите Шуазёля! Он хочет выслать д’Эгильона — оставьте д’Эгильона!
— Я и не собираюсь его высылать.
— А вы не просто оставьте его, а обласкайте, да так, чтобы это было заметно.