— Ты, сука, — рычит Рен. — Таким, как ты, даже под козырьком этого салона не стоять, не то, чтобы тут волосы укладывать! Ты помойная крыса, спутал адреса? — омега сильнее сжимает горло, задыхающегося парня. — Помойка чуть дальше, надо было вперед пройти.
— Ты, я смотрю, адрес своего места рождения наизусть знаешь, — хрипит Юнги и, дотянувшись до валяющейся на полу железной банки с осветлителем, что есть силы бьёт Рена по голове. Воспользовавшись тем, что омеге требуется пара секунд, чтобы прийти в себя, Мин выбирается из-под него и, схватив портмоне, бежит на выход. Рен так и сидит на полу, схватившись за голову и всё пытается понять, каким образом Юнги оказался в этом салоне, почему на его запястье ролекс, и одет он во всё из последней коллекции любимого Реном дизайнера.
— Давно этот к вам ходит? — Рен стряхивает брюки и, нацепив на себя улыбочку, обращается к мастеру.
— Я его сделал платиновым блондином пару месяцев назад, с тех пор корни осветляю, — тихо говорит парень.
— А откуда у него деньги? Чем он занимается? Вы же только и делаете, что тут клиентов обсуждаете, что про этого знаете? — приподняв бровь, спрашивает омега.
— Я не знаю, не интересовался. Он всегда платит и щедрые чаевые оставляет.
— Когда в следующий раз он придёт, позвони мне. Ты меня и так сегодня расстроил тем, что ждать заставил. Расстроил так сильно, что мои пальцы против воли к телефону тянутся, думают твоего администратора набрать, — ядовито улыбается Рен. — Если хочешь, чтобы этого не произошло, сообщишь мне о его следующем визите. А теперь займись моими волосами, — омега хлопает парня по плечу и, как ни в чём не бывало, садится в кресло.
***
— Блять! Светильник! Я любил этот светильник! — визжит Джин, смотря на осколки, валяющиеся на полу, пока Намджун грубо трахает парня прямо на тумбочке в спальне. — Ким Намджун! — глухо стонет омега. — Я разорву тебя на куски сразу же, как ты вытащишь из меня свой член, обещаю.
— Заткнись, — шепчет ему в губы альфа и засасывает в грубый поцелуй — кусает, сминает, зубами оттягивает. — Я просил тебя не приходить на склад? Просил, — Намджун делает грубый толчок, нарочно двигается больнее. — Просил своей обтянутой долбаной кожей задницей перед моими работниками не крутить? Просил, — ещё толчок. — А что ты, волчара, делаешь? — Намджун подхватывает Джина под бёдра, до упора на себя натягивает и всё громкие стоны выбивает. — Правильно. Делаешь всё наоборот.
— Я готов сделать это снова, — рвано дышит омега и сам насаживается. — Лишь бы после ты меня вот так вот драл.
Джин, взмокший весь, капли пота по вискам стекают, всегда идеально уложенные волосы прилипли ко лбу, омега дышит через раз, еле за напором своего альфы успевает. Отдаётся ему полностью, без остатка, не просто тело в его руки вручает, а душу вкладывает, каждым жестом свою любовь, своё безумие показывает. Заставляет Намджуна с ним вместе в этом огне страсти гореть, вместе обугливаться, чтобы к утру вновь из пепла восстать и снова в объятия друг друга броситься. Намджун кончает с громким рыком, в сотый раз зубами в свою же метку на плече омеги цепляется, а Джин рад только. Его бы воля, он бы имя Кима на лбу носил, вот только альфе бы пришлось тогда именем Джина всё своё тело покрыть. Джин сам бы любовно его выводил, чтобы ни одна сучка на его мужчину не зарилась, слюни не пускала.
Намджун аккуратно кладёт обессиленного и обмякшего после оргазма омегу на кровать, вновь вдавливает его в неё своим телом и только тянется за поцелуем, чтобы приступить ко второму заходу, как в дверь спальни стучат.
— Что? — кричит Ким, продолжая ласкать своего парня.
— Вам приглашение, и надо ответ выслать. Это срочно, — так и не открыв дверь, выкрикивает с той её стороны работник.
— Ты совсем охренел меня из-за приглашения беспокоить? Пошёл вон, — Намджун вновь тянется за поцелуем.
— Это от Чон Чонгука.
— Что за хуйня?! — Джин приподнимается на локтях и машинально ищет до чего бы дотянуться, чтобы в дверь швырнуть.
— Тише, волчонок, — Ким вжимает парня в подушки и легонько целует в нос.
— Почему этот долбанный альфа напоминает о себе именно тогда, когда мы трахаемся? — не успокаивается Джин. — Всё время одно и то же.
— Чувствует, видимо. Ревнует, — усмехается Ким и, провожаемый взглядом полным обожания, как и есть голым, идёт к двери.
***
— Почему я не могу провести приём у себя в особняке? — Дживон нарезает мясо и отправляет себе в рот первый кусочек. Вся семья Чон, кроме Тэхёна, сидит за огромным прямоугольным столом и ужинает. — Не зря ведь я такой гигантский дом с огромным двором отстроил! — продолжает возмущаться старший Чон.
— Отец, — Чонгук откладывает вилку и тянется к бокалу. — Гостей слишком много. Мы собираем верхушку Сохо с их семьями и впервые с тех пор, как всплыл яд. Наша цель, чтобы оборотней наконец-то отпустило, чтобы они перестали жить в страхе и хоть немного расслабились. Мы выбрали лучший ресторан, с прекрасным видом на город. Перестань капризничать.
— Ладно, у меня всё равно вариантов, кроме как смириться, нет, — вздыхает альфа и поворачивается к супругу, — может хватит траур держать по своему глупому сынку.
— По нашему. Это наш сын, — Мун взгляда с тарелки не поднимает. На Дживона с каждым днём смотреть всё тяжелее. Мун мужа больше не понимает и понимать не хочет. Омега всё не может простить этим альфам того, что с Юнги случилось, а еще Мун Тэхёна почти не видит. Альфа из-за отца в особняке не появляется, и Мун сильно скучает.
— Дорогой, — тянет альфа. — Это я должен сейчас обижаться, злиться, потому что мой сынок ужину со своей семьёй, да и вообще, своей семье, предпочел какого-то человечишку.
— Дживон, не начинай, — Мун откладывает бокал с вином и промокает губы салфеткой. — Я слишком от всего этого устал, и от ваших планов по захвату мира, и замашек бога вдвойне. Извините, я сыт, — омега встаёт на ноги и идёт к лестницам наверх.
Дживон молча провожает супруга взглядом, а Чонгук даже не реагирует.
— Есть ответ от Намджуна? — обращается Дживон к сыну.
— Он дал согласие, — усмехается Чон. — И он придёт не один.
— С ума сойти, — брезгливо морщится Дживон. — Оборотень, который живёт с человеком. Как хорошо, что у тебя с ним ничего не вышло. Сейчас я понимаю, что тот омега сумасшедший.
— Не говори так про Джина, отец, — холодно говорит альфа и встаёт на ноги. — Завтра с утра я пройдусь по списку приглашенных, а пока хочу поспать хоть пару часов.
— Через неделю дадим приём, протестируем противоядие и начнём о вашей с Реном свадьбе думать. Пора вернуть в этот дом улыбки и счастье, да и внуков понянчить хочется уже, — мечтательно говорит Дживон.
— Мне сейчас не до этого, — отмахивается Чонгук и идёт к лестницам.
***
Чонгук поднимается в свою спальню и сразу стягивает чуть ли не слившуюся за тяжёлый день с кожей рубашку. Весь день альфа провёл на ногах, поел он впервые только пару минут назад, всё, чего хочется, — это душ и сон. Но оба желания отходят на второй план, стоит зацепиться взглядом за Куки. Чонгук подходит к креслу и берёт игрушку в руки.
— Ребёнок, — горько усмехается альфа. — Где же тебя носит? — спрашивает он у молчаливого собеседника и сильнее сжимает в пальцах мягкое брюшко.
Злится на себя и отбрасывает Куки на не разобранную постель. Чонгук достаёт из кармана брюк сигареты и, прикурив, подходит к окну. Альфа делает вторую затяжку и прислоняется к холодному стеклу лбом. Смотрит на горящие во дворе фонари — их светом мрак внутри себя рассеять пытается, но знает, что обречён на провал. Чонгуку бы Юнги на долю секунды — блеск его глаз поймать, улыбку увидеть, разок затянуться его запахом, а апогей — коснуться, снова бархат кожи под ладонями почувствовать. Пустота внутри только ширится, и пусть, Чонгук себе не признаётся, но настанет день, когда она его с головой поглотит, когда уже больше не выбраться. Стекло перед глазами рябью покрывается, Чонгук даже отшатывается, потому что на чёрной глади любимые глаза видит, но смотрят они так холодно, что у Чонгука кожа тонким льдом покрывается, этот холод чуть ли до сердца не доходит. Альфа обжигает пальцы догоревшим фильтром, прямо на пол окурок отбрасывает и давит туфлями сверху. Чонгук себя ненавидит. Настолько сильно, что сам себя наказать готов, вот только высшее наказание он уже получил — он того, кто в сердце засел, за порог выставил, в грязь втоптал. Сам собственными руками зарождающиеся внутри чувства душил, давил все порывы, а в результате не справился. Оказалось, Юнги тот цветок, который даже бетон пробьёт и ростки пустит. Сидит сейчас внутри, разрастается, а Чонгук собственными лёгкими давится. Смотрит на свои руки, которыми Юнги к обрыву подталкивал, и всё воющего внутри зверя заткнуть пытается. Обхватывает ладонями голову, всё сильнее сжимает, всё избавиться от этой тупой ноющей боли мечтает. Ему бы свой череп раскроить, вынуть оттуда всё, что Юнги касается, и сжечь. Вот только всё теперь в Чонгуке только Юнги и касается. После него ничего не осталось, а на ногах стоять, только его образ вспоминая, получается. Чон рычит и, не думая, кулаком прямо в стекло бьет, окно разбивается на сотни осколков, а альфа на руку, с которой густыми каплями кровь капает, смотрит. Вот только физическая боль душевную не унимает, Чонгуку хоть отрубить к чертям эту руку — Юнги всё равно не исчезнет. У него в голове ад, война с самим собой, а ему людей вести, на ноги Сохо ставить, полукровку убить… Как Чонгук с этим справится, если с собственным сердцем справиться не в силах.