Рон, наконец-то, чувствует, что что-то за этим столом не так, и пусть, до конца не понимает что, но обстановку разрядить пытается. Альфа поворачивается к Чону и начинает обсуждать с ним нововведения в охране границ. Юнги откладывает салфетку и, извинившись, идёт в уборную. Чонгук, не отрываясь, следит за удаляющейся фигуркой в чёрном, чуть ли с места за ним не срывается. Чон впервые за последние месяцы чувствует такое возбуждение, что кончики пальцев горят от желания прикоснуться к коже того, кто ему не принадлежит, и плевать, что Рен уже взглядом на лице альфы дырку просверлил.
Чонгуку везёт — Рену, наконец-то, звонит дизайнер, которого он ждёт с утра, и омега, схватив телефон, убегает разговаривать. Рон просит сигары, а Чонгук, извинившись, отлучается в уборную, для омег.
Юнги сидит на подоконнике и, свесив одну ногу вниз, курит, он не дёргается, не теряется, словно ждёт, словно знал, что альфа придёт. Чонгук подходит ближе и прислоняется к стене.
— Ты закурил, значит, как некрасиво, — усмехается альфа.
— Серьёзно? — звучно смеётся Юнги. — То, что я своё тело продаю — нормально, а сигареты — это некрасиво.
— Зачем? Только не говори, что назло мне, чтобы досадить.
— Ты слишком большого мнения о себе, — Юнги сбрасывает окурок прямо на кафельный пол и, спрыгнув с подоконника, подходит к альфе вплотную. — Ради шикарной жизни, возможности ужинать в таком месте, утирать нос разным выскочкам.
— Дёшево же ты продался, — хмыкает альфа, взгляда с манящих губ не уводит, но и прикоснуться боится. Чонгуку кажется, что он не остановится, что одно прикосновение, и он Юнги до конца сожрёт, а потом ещё и косточки обглодает. Голод. У Чонгука от него перед глазами мутнеет, будто он столько времени до этого момента полз, выживал, существовал, а сейчас Юнги перед ним, манит, соблазняет. Чонгук уже видит, как его кровь по подбородку вниз стекает.
— Разве? — скептически приподнимает бровь омега. — У меня есть всё, чего я ни пожелаю.
— Но каким путём, — отвлекается от его губ альфа.
— Не тебе мне о нравственности говорить, — зло шипит Мин.
— Я запутался, Шуга, — нарочно тянет имя омеги Чонгук, а потом резко поворачивается и вжимает парня стену. — Ты так шикарно играл ангелочка, пока был со мной, или ты так шикарно играешь дьяволёнка сейчас, будучи с Роном.
— Дьяволёнка я не играю, волчонок, — Юнги вырывает руку и проводит пальцам по щеке альфы, но Чон её перехватывает и заламывает.
— Не наглей.
— А то что? — хлопает ресницами Мин. — Тебя там твой омега, между прочим, ждёт, а ты тут со мной в уборной для омег, упираясь стояком мне в бедро, — припеваючи тянет слова Шуга, кладёт ладонь на пах альфы и сжимает сквозь брюки его член.
Чонгук чуть ли не рычит от желания, впечатывает омегу в стену своим телом и впивается в губы, насильно языком внутрь толкается, засасывает, зубами вгрызается и даже не чувствует молотящих его грудь кулачков. Юнги кое-как поцелуй разрывает.
— Урод, нельзя кусаться! Ты мне клиентов отпугиваешь, следы оставляешь, — зло шипит Шуга и пытается пройти, но альфа вновь грубо толкает его к стене.
— Какая же ты шлюха, — выплёвывает слова Чон.
— Красивая, соблазнительная, лучшая в этом долбаном городе, можешь не сомневаться.
— Ты мне омерзителен, — Чонгук на куски словами режет, Юнги аж подбирается весь, потому что видит, как сгущается сумрак в глазах напротив, жажду своей крови в этой бездне ловит.
— Поэтому ты меня глазами весь вечер трахал, — не сдаётся омега. Не в этот раз. Юнги больше в пол смотреть и дрожать не будет. — Не твоя бы белобрысая сучка, ты бы меня там прям на столе разложил. Настолько я тебе омерзителен?
— Что мне мешает это сейчас сделать, уборные самое то для таких, как ты, — ядовито улыбается Чонгук и грубо поворачивает парня лицом к стене, вжимает в холодный кафель и сразу запускает руку ему в брюки.
— Чонгук, — у Шуги голос моментально меняется, будто дрожит даже.
— Что? — Чонгук обхватывает половинку и сильно сжимает. — Больше не такой смелый или боишься, твой ебарь мои следы на тебе увидит? — шепчет ему в ухо альфа и больно кусает мочку. Юнги ломает ногти о кафель, дёргается, пытается вырваться, но ему с альфой не совладать. Чонгук проводит пальцами между половинок, давит на колечко мышц, Юнги внутри плачет, бьётся, просит эту пытку остановить, не позволить ранам вновь раскрыться. Чонгук своей властью упивается, как бы этот новый Шуга ни хорохорился, в руках альфы старый Юнги — такое же вкусно пахнущее дрожащее хрупкое тело, каждый сантиметр которого Чонгук знает наизусть, которое он на ощупь из миллиона узнает, которое ему по ночам снится. Чонгук по этому телу, по этому запаху, по этим губам с ума сходит, дрожит от нетерпения, хочет его ближе, хочет в него глубже, вкус его плоти и крови на губах.
— Сколько? — продолжает мять, гладить, кусает шею, шарит по телу — до всего бы дотянуться, везде бы коснуться.
— Что? — хрипит Шуга и всё выскользнуть пытается.
— Цена.
— У тебя денег не хватит.
Чонгук резко разворачивает парня лицом к себе, щурит глаза, несколько секунд взглядом изучает.
— Тебе не идёт быть сучкой.
— А тебе не идёт выражать сочувствие или сожаление, — выплёвывает слова ему в лицо омега. — Если ты сейчас меня не отпустишь, я вернусь на ужин и скажу всем, что ты трахал меня в уборной!
— Думаешь, меня это напугает? — усмехается Чонгук. — Ты проститутка, а кто поверит словам шлюхи? Никто. Рен — не дурак, он знает, что таким, как ты, прыгать из постели одного богатого альфы в другую норма, так что ты сам мне задницу подставил, а Рон… ему, я думаю, похуй. Ты же блядь, тебя любой, у кого деньги есть, купить может. Слово такого, как ты, ничего не значит.
— И не значило никогда, даже когда я ещё этим не занимался, — треснуто говорит Мин. — А теперь выбираю я, и ты абсолютно прав — я готов продаться любому, пусть только хорошо заплатит, но не тебе. И это тебя и бесит, это и заставляет сейчас всю свою агрессию, оставляя синяки на моем теле, выражать. Потому что ты, Чон Чонгук, меня хочешь.
— Не зарекайся.
— Иди нахуй.
— Это больше по твоей части.
— Урод, — Юнги сильно толкает альфу в грудь и идёт на выход.
Когда Мин возвращается за стол, то находит там только Рона. Шуга просит альфу отказаться от десерта и поехать домой, «потому что горю, хочу тебя в себе». Рон дожидается Чонгука, и парни, попрощавшись, покидают ресторан.
Всю дорогу до квартиры Рона Шуга пытается успокоить Юнги, обещает ему, что не позволит ранам вскрыться, не даст альфе вновь втаптывать его в грязь и больно делать. Юнги не слушает, так же забившись в угол, плачет внутри. Столько месяцев Шуга бронёй обрастал, толстые стены возводил, все чувства внутри замораживал, а тут один взгляд Чонгука, и Шуга трещинами одна за другой покрывается, почву под ногами не чувствует. Омега сам к Рону льнёт, несмотря на то, что в салоне бмв тепло — мёрзнет, дрожит. Шуга в Роне тепло ищет, на забытье рассчитывает. Провоцирует альфу, соблазняет, сам на руки просится, заставляет Рона до квартиры за десять минут вместо двадцати доехать. Альфа его в простыни вжимает, поцелуями покрывает, гладит, каждый сантиметр кожи вылизывает — Шуге всё равно холодно, не перестаёт дрожать, всё о тепле молит. Рон трахает его два раза, после второго вырубается рядом, Шуга, как котёнок, к нему жмётся и впервые за три последних месяца плачет. Тихо, утирая простынью горькие слёзы, тонет в своей боли, позволяет ей опустить себя на самое дно бездны, где есть только Юнги и Чонгук..
Всю дорогу до пентхауса Рен говорит о Юнги и окончательно портит настроение Чонгука, альфа валит всё на работу и бумаги, которые должен посмотреть на ночь, и в итоге отвозит Рена к нему домой и возвращается один. Чонгук не смыкает глаз до утра. Всю ночь борется со своим зверем, со своей злостью одновременно вспыхнувшим внутри диким желанием. Чонгук Шугу ненавидит. Альфа знает, что Юнги играет, и надо отдать должное, ему Оскар прямо сейчас вручать можно, но Чонгук всё равно не понимает — это как надо было опуститься, чтобы пойти в бляди и ещё этим гордиться. В конце концов, Юнги мог бы жить за счёт Чимина — Тэхён бы не отказал его кормить, но омега выбрал самый страшный вариант. Что бы там ни произошло, Чонгук Юнги просто так не оставит, он всё выяснит, а ещё он хочет его обратно, до затягивающихся в узлы внутренностей хочет его себе. Чонгук никогда никого настолько сильно не хотел, а после четырёх месяцев разлуки понял, что и не захочет. Это обтянутое дорогими тряпками тело идеально, оно создано для Чонгука. Образ ног омеги будоражит мозг, заставляет к своему паху потянуться. Чонгук перед ним себя чувствует подростком, которому гормоны в голову стукнули. Юнги слишком манящий, слишком сладкий и слишком красивый, чтобы принадлежать другому. И похуй, скольких он уже обслужил, попробовал - главное, что будет дальше. Если омега хочет войны, то Чонгук ему её устроит, и в конце концов Юнги всё равно будет раздвигать свои ахуенные ноги только перед ним и стонать он будет только под ним.