— В смысле?
— В смысле, что я думаю только о тебе, а ещё, я хочу только тебя. Рен это знает и так, да и я не скрываю.
— Что? — дрогнувшим голосом спрашивает Шуга и чувствует, как навострил ушки внутри Юнги.
— Послушай, у нас с Реном когда-то была страсть, но она прошла. В тот самый день, как тебя привезли в мой склад, с тех пор ни один омега Бетельгейза меня не интересует. Даже несмотря на то, что ты мне лгал про яд, что подставил, и несмотря на то, что я тобой пользовался тогда, я отрицать этого не буду. Я не хотел этого, я и сейчас не хочу, но мысли о тебе грызут меня изнутри.
— Зачем ты говоришь мне это? — Шуга прислоняется к капоту, так как самому удерживать себя на ногах становится непосильной ношей.
— Затем, что я хочу тебя себе. Хочу вырвать с корнями руки Малону, Рону и всем остальным, кто тебя касался, хочу, чтобы ты был моим и только моим, — твёрдо говорит альфа.
Шуга не сдерживается, комкает на груди рубашку, глубже воздуха в легкие набирает. Не моргает, смотрит в самые чёрные глаза вселенной и ищет в них ложь, не находит.
— Чонгук, — всё на что хватает омегу.
— Я люблю тебя, Мин Юнги. Эта любовь меня ломает, я пытался с ней бороться, я травил её, кем только мог, но она, сука, выживает и, более того, с каждым разом всё больше разрастается, хотя, куда больше. Моё чудовище дышит тобой, — Чонгук хватает руку омеги прикладывает к своей груди. — Чувствуешь? Он только рядом с тобой живёт, эмоции выражает, он с ума по тебе сходит, только я схожу больше.
Юнги словно от долгого сна просыпается, одним чётким ударом отбрасывает Шугу в дальний угол и распрямляет ладонь на чонгуковской рубашке, поглаживает грудь альфы, становится вплотную. Волк в Чонгуке бьётся о грудную клетку, хочет вырваться, лапы к омеге тянет, но Юнги добро не давал пока. Омега всё ещё растерян, одёргивает руку, вновь в лицо альфы всматривается.
— Но, — каждое слово — это адский труд, но Юнги старается. — Ты меня выбросил на обочину, ты мне жизнь сломал. Это ведь ты говорил, что никогда… что человек, а твой отец, и вообще… — омега говорит рвано, пытается мысли в порядок привести, собрать воедино растекающуюся перед глазами картину.
— Говорил, отрицать не буду, и я виноват во всём, что с тобой произошло. Я был идиотом, я слишком поздно понял, что ты самое главное, что у меня есть. Я готов молить тебя о прощении хоть всю жизнь, — Чонгук проводит пальцами по скулам парня. — Я до тебя и представить не мог, что полюблю человека, что буду продолжать его любить, несмотря на то, во что он превратился и, пусть, по моей вине. Я привык контролировать всё, но своё сердце не смог.
Каждое слово Чонгука — жидкий мёд, который по крови омеги разливается. У Юнги внутри цветы расцветают, их чудесный запах в нос забивается, хочется смеяться и плакать одновременно. Омегу эмоции на части разрывают, он боится, что не сможет совладать с бешено бьющимся в груди сердцем, не сможет взять под контроль заполняющее его чувство абсолютного счастья. Но в то же время есть что-то во всём этом неправильное, что-то не стыкующееся. Юнги что-то упускает.
— Но тебе не позволят, — еле шевелит губами Мин, пока альфа, обхватив ладонями его лицо, поглаживает пальцами. — И наследника у тебя не будет, — совсем тихо добавляет омега.
— Я знаю. Я всё это знаю, поэтому мы сделаем по-другому, — Чонгук отпускает лицо парня и внимательно смотрит на него. — Ты говорил, что любишь меня, я уверен, что любишь даже сейчас. Потому что я это чувствую.
Юнги на это не отвечает, альфу не перебивает, продолжает внимательно слушать.
— И я тебя люблю, и мы с тобой можем быть счастливы, чем мучить друг друга, как мы делаем это сейчас.
— Но как? — искренне пытается понять Мин. — Как ты один пойдёшь против всех? Рискнёшь всем, что у тебя есть?
— Поэтапно, — говорит Чон. — В первую очередь, я не дам тебе вернуться к Робу и на ту работу. Я сниму тебе квартиру сам, и ты съедешь туда, окончательно порвёшь со своим прошлым. Малыш, — Чонгук притягивает парня к себе и, несмотря на курящих у входа в ресторан знакомых, обнимает. — Тебе не надо так сильно переживать, мы всё уладим, просто будь со мной, доверься мне и не бойся.
— Но, Чонгук, твой отец ненавидит меня, все оборотни Сохо пойдут против! — восклицает омега и отталкивается назад.
— Моему отцу нужен мой брак с оборотнем и внук. А с кем я буду жить, и кого я люблю, не его дело, — спокойно говорит альфа.
— Не понял, — Юнги отшатывается назад и всматривается в чернильную радужку в глазах напротив.
— Брак — это фикция. Он не имеет для меня никакого значения, и тот омега, который будет носить мою фамилию, тоже. Прошу, смотри на это по-взрослому. Главное, что люблю я тебя и только тебя. Всё остальное не имеет значения.
У Юнги перед глазами тени сгущаются, все огни и всё освещение разом меркнет, оставляет омегу в темноте. Она накрывает Мина с головой, засасывает в самую глубину, чёрной жижей в легкие забивается, и Юнги в ней тонет. Всплывает из этого мрака только Шуга.
— Серьёзно? — надломлено смеётся омега. Этот смех Чонгуку в кожу осколками впивается — есть в нём что-то отчаянное, что-то болючее настолько, что Юнги даже ударить хочется, лишь бы прекратил.
— Что смешного? — не выдерживает Чон.
— Ты мне Малона заменить хочешь? — Шуга становится ближе, сканирует взглядом лицо, ладони в кулаки сжимает. Чонгуку бы кожу живьём за такое содрать. За такую искусную пытку, за потрясающее умение раз за разом Юнги убивать — так медленно, изощрённо и по-особому это делать, втаптывать в грязь его надежды, мечты, протягивать руку и сразу отбирать, за умение в самую душу плюнуть, за все эти страдания, которое изодранное сердце всё равно выносит, будто всё ждёт, когда уже предела достигнет.
— Я сказал, что люблю тебя.
— Так вот подавись своей любовью, — шипит Шуга и отталкивает Чона.
— Юнги, ты же не ребёнок, — Чонгук старается говорить мягко, понимает, что омеге тяжело. — По-другому я не могу, и потом, ты переспал с половиной Сохо за деньги, за более худшие условия! А я люблю тебя, и ты… — Чонгук договорить не успевает, Шуга бьёт его кулаком в челюсть, потом подносит руку к груди и скулит от боли.
— Я не любил половину Сохо! — превозмогая боль, кричит омега и, оставив машину, идёт в сторону дороги.
Хоть куда, лишь бы убежать от Чонгука, отойти подальше — не видеть, не чувствовать, не слышать. Омега бежит без остановки, за ним нет погони, он останавливается только на детской площадке, падает коленями на сырую землю и пытается отдышаться. Чонгук Юнги через всё Сохо привязанным к своем панамере будто протащил, его изодранное в клочья тело волочил, обо все камни и кочки, везде по куску его плоти, по капле его крови оставил. Надо бы поплакать, надо бы обиду и боль наружу выпустить, надо освободиться, но Шуга не плачет, и слезинки выдавить из себя не может. Куда ни повернись — тупик. Кому руку ни протяни — тебе в ладонь гранату без чеки кладут. Шуга устал. У него есть всё и нет ничего. Ни деньги, ни чужая любовь, ни слава, пусть, и в сомнительном бизнесе, ни доли успокоения или удовлетворения не приносят. Шуга зубами все эти месяцы за жизнь цеплялся, всё пытался доказать себе, что может без него, что может и один на ноги встать, и встал. Оказалось, это иллюзия, самообман. Чонгук говорит «люблю тебя» — Юнги оживает, вспархивает и до самых небес взлетает. Чонгук говорит «ты меня делить будешь» — Юнги обжигает крылья и подбитый к земле обратно летит, лицом вниз на асфальт падает, оставляет на нём кровавое месиво.
Юнги так и сидит прибитый к холодной земле, в чёрное небо всматривается, но там одна пустота, бездонное полотно, в которое не нырнуть больше, не окунуться, потому что Юнги дано только проёбываться раз за разом и на грабли «доверие» наступать. Чонгук ему лгал, на границу вышвырнул, он из него все жизненные силы высосал, собственноручно все органы повыдёргивал, пустой оболочкой в Show Boys вышвырнул, а этот дурак вновь поверил, руки протянул, шаг сделал. Обрадовался, как ребенок, надежду в себе поселил, позволил себя обмануть. Позволил над своими чувствами поиздеваться в сто-пятисотый раз. Юнги без Чонгука умрёт — согнётся у себя или в роскошном пентхаусе, или в канаве где-то — всё одно и тоже, но Юнги с Чонгуком, женатым на другом, умрёт раньше. Мин этого не вынесет, ему легче самому своё сердце вынуть и сжечь, а пепел развеять. Чонгук никогда Юнги полностью принадлежать не будет, а омега с чужого стола есть не станет, сам себе по сантиметру плоть отрубать будет с каждым запахом на альфе пойманным, с каждым следом, с их общим ребёнком. Это всё слишком, лучше прямо сейчас под колёса и мозги по асфальту.