(Мы, профаны, как два профана, шли с папками с бумагой под мышкой! без бровей, лысые, я в красной майке с Че Геварою! — все прохожие лупились в нас и показывали пальцем! Некто Славок, наш сокурсник и человечек не очень большого роста (зато обладатель совершенно белых волос и огромных ушей — что тоже немаловажно в свете выше- и нижесказанного) и, соответственно, ума, чтоб сочинить нижеследущее, рассказывал о своём дальнем (повторяю: дальнем) знакомом, который очень любил Гитлера и изображал его из себя: отрастил усики, выкрасил их в чёрный цвет, сделал чёлочку, нашёл где-то форму: китель, галифе, портупею, сапоги — и во всём этом являлся ежедневно (подчёркиваю!) в Тамбове (всячески подчёркиваю!!). Каждый (каждый без исключения и выходных — подчёркиваю для особо тупых!) день он получал в табло. Я на такое не могу решиться даже ради «идеи», хотя именно сей архетип и есть стопроцентное попадание в чёрное яблыко профанации! До войны в телефонной книге Нью-Йорка насчитывалось несколько сотен людей с фамилией Гителер, а уже в 1947-м — ни одного!.. а чтоб добровольно!.. Все — абсолютно все — будут тыкать в тебя пальцем (крутить им у своего виска, прицеливаться в твой, смеяться, материться), а некоторые и кулаком, и пинком… Лучше уж выйти со стоячими красными суперхайрами и квадрообруталенной, заплетённой в косички синей бородой!..)
Нарратор — это всего лишь рассказчик, а есть ещё нарравтор и ретардация с брахиколоном — прошу не путать с барахтанием под одеколоном! — и попрошу не затруднять моё продвижение к источнику знаний!
А, а я думал это нарост… Алёша, Алексий, Алексий, Алексий, к источнику Добра и Зла подходим мы (во Имя Господа Нашего подходим!), распознаем двуличие мира сего, вкусив от змия познания, не пройдя места сего (он тянул меня непосредственно в рыгаловку «Нива»), здесь нам крест испытаний и древо познания, эдемский рай, ждущий пришествия блудныя сыннов отечества свояго… российскаго… научнаго (из Архангэлска пешком, блять!)… научнаго ума-розума познания…
Я весь удох.
Эх, Саша, Саша, жизнь наша, что ж ты…
Реальность говно: давай обожрёмси — я это утверждаю, как Диоген, как Ван Гог, как Пелевин и тысячи других нарравторов — декларировал он и растянул лицо в улыбочке, которую я называю «Марфуша» (такая была у Куравлёва в фильме «Афоня», когда он засиял улыбкой для мента, и его физиономия сразу стала соответствовать паспорту его тётки).
Нет-нет, реальность — это, так сказать, реферат надо писать, а обжирались мы вчера.
Олёша, опомнись, хороняка, ересь твоя… Из Новгорода я, рыгаловку вонючую пришла посетить, воды да водкы попить, кутьи-мамолыги поесть…
Вон колонка, там и попей, старая.
Алёша! Алёшенька, сыночек, Цезарь, кайзер, фюрер, фельдфебель, фельдшер, егерь…
Ну вот это вот — «фюрер», «фельдшер», «егерь» — не надо…
…горняк! горняк ебучий! с шапкой и с фонариком!
(И т. п. и т. п.)
Ну вот и мама, не дала даже подумать…
Ты во сколько вчера пришла?
Поздно.
И где ты шаталась? Ушла с вечеру.
В «Танке» были со Светкой.
А почему на ключ закрылась?
Светка со мной ночевала в моей комнате.
А ещё кто?
Никого. Просто… собака была в подъезде — она меня проводила до этажа, стала спускаться… Да и поздно уж совсем…
Ага, пошла Светланка с Ксюшею в саду поспать под грушею!.. Светка твоя хорошему тебя не научит, я чувствую. Как с ней повелась — только по клубам и лазишь да на машинах ездишь. Шалава подзаборная твоя Светка, я думаю. И красится и одевается, как шалашовка последняя, и поведение какое-то вульгарное… Трахается поди направо и налево и тебя завлекает. Сама-то не хочешь в таких трусах шегольнуть по улице — полжопы наружи — да ещё ночью и в соответствующих местах…
Ну мам, хватит, что ты несёшь.
Видаки, рамштейны, пиво, клубы, машины — вот все твои интересы.
Ну какие машины, какие видаки?
Я нашла кассету у тебя под матрасом.
Ну и что?
Как что? Все кассеты у нас в шкафу стоят на полке, а это что — ? Я даже смотреть побоялась. Порнография, да?
Эротика.
Эротика! Какие вы все умные стали! Порнография — скотство, но как же без него, надо ведь знать, что куда вставляется, эротика — всё понятно, но невнятно, а любовь? Эротика — это и есть любовь?! «Делать любовь», «давай займёмся любовью» — на уме только траханье, а любви-то нет! Познакомятся в этом клубе, зальют глаза, подъедут на машине и давай!..
А как же наслушаются «Рамстейна» и насмотрятся видаков?!
…Давай-ка я тебя вот так, а потом вот так, а потом тебя, а потом мы вместе и… и всё это произносится вслух, и делается при свете, старательно и планомерно!.. тфу, мерзость! Советские времена, советские фильмы — парень провожает девушку, весь замирает, чтобы коснуться её руки, весь воодушевляется, окрыляется, читает ей стихи, а если уж поцелует, то это всё…
Конец фильма. И жили они долго и счастливо, как дураки, и на полке брали пирожки… и даже пирожные и пироги когда зарплата.
Тебя хоть раз кто-нибудь провожал, держал за ручку?
Держал, мы даже целовались, бе-бе! А ты как думала!
И когда же это было?
Вчера вечером. Меня пригласил один мальчик — совсем юный такой, стеснительный, воспитанный. Ему пятнадцать лет всего. Учится в консерватории в Москве. Мы гуляли с ним на Кольце… ну, у Вечного огня. Он читал мне стихи — Пушкина, а потом твоего любимого Евтушенко, а потом — на английском (он два года жил в Англии, у него богатенькие родители) — поэта Китса, по-моему… Мы шли под ручку, держались за ручку, и уже появились звёздочки на небе… Мы подошли к ларьку и он… купил… мороженое… а вообще нет — рубчатый сверхпрочный гандон и предложил заняться анальным сексом! Прямо на улице! на лавке! в сортире!
Ксю рассмеялась чуть ли не до истерики. Мать вспыхнула, бросила остатки яичницы, глотнула кофе, резко встала и пошла собираться на работу.
Денег больше, тварь, не получишь. И отцу скажу, не даст. Сиди дома, кукла.
Сама тварь. Подумаешь. Свинья грязи найдёт.
Всё, я на работу.
Пока, мам, целую.
С тобой не разговариваю больше.
Скажи только, когда батя прибудет — я куда-нибудь слиняю… Подумаешь, подвиг какой — «опять сошлись»! — чтоб совместно жрать перед ящиком и удовлетворять друг друга словесно! Энергетические вампиры-извращенцы! Вы же на работе не можете поскандалить, там вы приличные люди, а тут будете орать — никаким «Раммстейном» не перешибёшь!
Мы шли в Пушкинскую библиотеку чрез рынок. Цетральный вавилун — самое людное место города. Жара, толчея, убогия просят милостиню, бычьё лезет, разбрыкивая всех, на своих как бы крутых тачках куда не попадя, грузчики тоже с тачками и тоже разметают всех выкриками «Дорожку!», какие-то турчаны и ромалы тыкают тебе «Золото, доллары», кругом продаётся всякая иностранная суррогатная дрянь, которая с радостью всеми раскупается — за ради чревоугодия раскупается и не имеет никакого отношения к пище духовной (например, самогону) и вдобавок на каждом углу орёт самая голимейшая попса. Вобщем призрак площади, рынка, от которого сразу хочется залезть в призрак пещеры.
Прямо перед нами к колонке прошествовал человек-бомж, одетый, так сказать, единственно в некий бредень. Бородатый, скрюченный, чёрный, обросший, он с жадностью пил воду, по-видимому, ледяную. Как уже сообщалось, одежды на нём было не очень много — только непомерно растянутые совковые детские или женские колготки (у меня года в три-четыре такие были). Колготки были натянуты до груди и там ещё подвязаны какой-то проволокой, особенно большие клетки-дырья были в обвисшей тазобедренной области, трусов не было. Мы вдруг застыли в непонятном состоянии, остановились и даже не говорили друг другу ни слова — мы не могли ни удыхать, ни обсуждать, ни восхищаться, ни сочувствовать. В странной зачарованности и молчании мы проследовали в подвернувшуюся рыгаловку «Погребок», находившуюся, как и полагается, в подвале. О. Фролов унизился, пресмыкнулся, отворяя мне дверь и кланяясь при этом до земли, но я не входил. Тогда мы одновременно влезли в двери (нестерпимо захотелось выпить) и одновременно воскликнули: