— Все.
На столе оставалось еще не мало бирок, так как делали с запасом на будущее и в плане это было учтено. Раздавали только центральные участки. Мужики разобрали берестяных квадратиков только на одиннадцать участков, оставив нетронутыми в шесть раз больше. Так что что деревне было куда еще расти. Но новоселы будут заселять уже окраины.
— Славно поработали. — Карно с удовольствие потянулся, разминая застывшие от долгого сидения мышцы. — Надо бы пойти глянуть, а то мужики, они такие… мужики. Да и вообще, прогуляться надо, а то засиделись.
Все согласно закивали головами и гурьбой повалили на улицу. Только вышли, как сразу же, не смотря на наступающую темноту, заметили сиротливо стоявшую у дерева группку женщин. Они стояли, скорбно поджав губы и терпеливо поджидая начальство. Так же тихо, только шепотом переговариваясь, стояли и облепившие их дети, мал мала меньше. Одна из женщин вообще держала грудничка, прижав к груди замотанный в тряпки живой комочек.
— А это еще тут кто? — удивленный бас Карно раздался в вечернем сумраке.
— Так это… Бабы… Вдовы это наши. — Брано, как бывший староста был в курсе происходящего. — Мужей-то у них нет, то есть — нет хозяев-то.
— И что? Я что ли им за мужа буду? — продолжал разноситься сочный баритон Карно. — Так я столько не потяну.
— Так — участки-то раздают только хозяевам… Ну мужикам, значит. А тут, как бы… Нету хозяев-то.
Бабы пригнули головы, но никуда не уходили. И дети притихли совсем и не издавали даже звука. Только одна из вдов, та самая грудастая и разбитная бабенка, а сейчас смиренно склонившаяся, тихо произнесла:
— Нам бы хоть один надел на троих…
Ольт уже все понял и подергал Карно за рукав.
— А? Кто это тут? Ольт? Да отпусти рукав-то. Чего сказать хочешь?
— Попросить хочу, Карно, ты выдай им тоже бирки с участками. Не дело их обижать. Бабы же не виноваты, что кормильцы пропали. Жить-то надо. Смотри, какие детишки малые. — зашептал на ухо Ольт пригнувшемуся Карно.
— Да, тяжело одной без кормильца остаться. — вздохнула стоявшая рядом и поэтому все слышавшая Истрия. — Как вспомню, как я мыкалась с Ольти и Олентой малолетними, когда Арнольд в лесу пропал.
— Да понял я, понял. Что я зверь какой-то? Бабы, не стойте столбами, пошли в дом. А то ишь стоят тут, молчат. — если Карно еще в чем-то и сомневался, то после этих слов Истрил, развернувшись, пошел обратно к дому.
За ним важно кивая головой прошествовал Брано. А уже за бывшим старостой засеменили вереницей и бабы. В глазах их, только недавно потухших, засветилась тонким лучиком проклюнувшаяся сквозь скорлупу неверия надежда, что будет в их жизни еще что-то хорошее. Ольт с Истрил переглянулись. Она ласково взъерошила ему темные вихры, а он обнял ее за талию.
— Ты самая лучшая мама на свете.
— Пойдем посмотрим, что там Карно грозный рычит? Напугает он баб-то.
— Конечно! Чтобы я, да пропустил, как наш староста будет причинять добро и раздавать справедливость? Да ни за что!
Они зашли в избу и увидели первый акт справедливости от Карно, которую получил Брано. Новый староста сидел за столом, положив тяжелые руки на столешницу, и, как каменщик укладывает увесистые камни в стену, так и он припечатывал своим словами бывшего коллегу, чья спина все больше и больше горбилась под тяжестью падавших на его голову слов.
— Как ты мог их не посчитать? Что значит — баба не мужик? Они жены твоих односельчан, погибших ради деревни, они матери наших будущих защитников, которые может быть тоже будут погибать ради нас. Но вот будут ли они защищать тех, кто оставил их без жилья, кто не подал им куска хлеба, когда сами они пока не в состоянии это сделать? Я думаю — им будет плевать на тех, кто бросил их в трудную минуту. Запомни, пока живы матери и их дети — деревня будет жить. Пусть завтра умру я, пусть ты завтра не увидишь солнечного света, но пока живы они, то послезавтра вырастут наши дети и внуки и деревня будет жить. Отныне, приказываю считать вдов такими же хозяевами, как и мужиков. А если хозяин умер, то за вдовой остаются все положенные права. Если конечно мужик помер не по своей дурости.