После условного стука он впустил ночных гостей, вместе с купленными по пути в кабаке уже готовыми блюдами. Пара жаренных на вертеле куриц, каравай ржаного хлеба, мякиш которого можно было использовать для лепки вместо глины, кувшин спотыкача и пяток луковиц привели его в восторг. Он как раз собирался поужинать скромной краюхой хлеба с кувшином воды стоявшим на столе. Кроме стола еще были две широкие лавки, которые можно было использовать для спанья. Вот и вся куцая обстановка этого нищего пристанища. Печки не было. Вместо нее в углу было место для костра, огороженное крупными гладкими, видно из реки, камнями. Но Оглоблю эта обстановка ни капли не смущала, и он явно не видел в ней чего-то неординарного. Сразу было видно, что человек привык к непритязательной походной жизни. Так что шикарный по его меркам ужин был для него приятным сюрпризом. Они с Вьюном выпили по первой и принялись закусывать. От второй Вьюн отказался, что несказанно удивило собутыльника.
— Ты ли это, Вьюн? Не видел всего несколько лет, а ты уже так изменился, что не можешь выпить со старым товарищем? Или не хочешь?
— Брось, Оглобля. Я ли мало с тобой выпил? Помнишь на Росте зимнюю переправу…
— Конечно! До сих пор как вспомню, так сразу зубы стучать начинают. А сколько мы тогда выпили, я даже сейчас сам себе не верю, что можно столько выпить. А бой при Олушах, помнишь, как мы утыкали стрелами того важного павлина, который потом оказался князем Эртаодром? Ха-ха, как ежик — весь в иголках…
— Да, все помню. И как нас потом гоняли, как псы лису по зимнему снегу. Я все помню… И как я потом, оставшись один, скитался, не жрамши три дня. Как прятался от ищеек северян. А как я пил… Ты же тоже все это прошел и поймешь меня. Но я нашел женщину, которая согласна быть моей женой, нашел дело, за которое мне не было бы стыдно перед родичами, я нашел новых товарищей, которые мне помогут, как помогали друг другу стрелки нашего отряда, и я сам понял, что выпивка мешает моей новой жизни. Так что, извини, но больше не буду. Выпил одну для веселья — и хватит.
— Да, брат, удивил ты меня. Но я рад за тебя, ну а я, как потерянный медяк, пока найду свой карман.
— Так я тебе сегодня говорил, хватит скитаться. Не найдешь ты своих родичей. Эта долбанная война… Пока не поздно, начинай жить заново.
— Да я тоже так думал. Только не было повода или толчка… Но видно и в правду пора начинать новую жизнь. Вот с завтрашнего дня и начну, — Оглобля налил себе из кувшина. — Ну а ты, парнишка, что сидишь и молчишь, скажи что-нибудь.
— Ну что тебе сказать, воин. Поймал как-то один пьяница лягушку и с пьяных глаз докопался до нее: «Говорят, бывают в мире говорящие лягушки. А я не верю. Вот скажи мне что-нибудь». В ответ конечно — молчание. «Не зли меня, говори». Лягушка молчит. «Ну говори, тварь зеленая!» А та вся надулась, глаза свои выпучила: «Вот привязался! Скажи, да скажи… Ну, «ква». — Ольт с самым серьезным видом сказал последнее слово и с интересом посмотрел, как Оглобля опрокидывает в себя налитую кружку.
Спотыкач как раз последней каплей проходил в разинутый рот, когда до Оглобли дошел смысл только рассказанного анекдота. Он, как та лягушка выпучил глаза, надул щеки в тщетной попытке удержать во рту залитый туда спотыкач, но затем не в силах сдержать хохот, рвущийся из груди, широким веером обрызгал весь стол и сидящих за ним, а затем, видно уже на все плюнув, широко открыл рот.
— Га-га-га! Хо-хо-ха!
Результат оказался плачевен. Брызгами злосчастного спотыкача оказались окачены все трое. У Оглобли текло изо рта, из носа и из глаз. Он, согнув все свое нескладное длинное тело, давился соплями и слезами, упав на колени, мотая головой и рыча то ли от смеха, то ли от невозможности вдохнуть в полную грудь. А Вьюн, заливаясь жидким тенорком, бил его по спине. Короче, бардак был еще тот. Один Ольт сидел с невозмутимым лицом, только отряхнул с себя капли спотыкача.