В голосе Андреа послышалась такая уверенность, что Эдера поневоле согласилась с ним:
— Да, наверное.
Оно еще немного помолчала, а затем нерешительно спросила:
— А что за приглашение?
Андреа по морщился..
— Да этому типу исполняется сорок лет, и он приглашает меня на свою яхту, на празднество... кажется. «Ливидоння», или что-то в этом роде. Насколько я понимаю — обыкновенная пьянка.
— А почему именно тебя? — поинтересовалась Эдера, продолжая недоумевать.
— И сам бы хотел это знать, — ответил Андреа, непонятно почему помрачнев.
Эдера поспешно закатала манжетку блузки, посмотрела на часы и сказала сыну:
— Уже поздно, солнце в зените, тебе надо идти домой...
Тот захныкал.
— Ну мама, ну еще чуть-чуть...
— Смотри, перегреешься на солнце,— наставительно произнесла Эдера, — как Эдерина... А потом у тебя будет головка болеть.
Лало, послушно отложив игрушки, отправился на открытую террасу.
А Эдера, еще немного поговорив с мужем о том, как они проведут сегодняшний день, спросила, прежде чем пойти домой:
— Так как говоришь его зовут, этого синьора, который пристал тебе приглашение?
— Отторино дель Веспиньяни. Граф Отторино дель Веспиньяни,— уточнил Андреа.— Вспомни, может быть, тебе приходилось слышать это имя?
— Нет, ни разу...
И они, взявшись за руки, направились домой, забыв об этом странном приглашении — по крайней мере, до завтрашнего дня.
ГЛАВА 2
Тяжеловесная «Ливидония», огромная моторная яхта. графа Отторино дель Веспиньяни. пришвартованная к причалу лениво покачивалась на невысоких волнах бухты, которые теперь, за несколько минут до рассвета, еще казались бархатными, иссиня-черными, отбрасывала на поверхность залива причудливое отражение своих разноцветных бортовых огней — при желании их можно было принять за отражение крупных южных звезд. Несмотря на столь раннее утро, воздух был влажным и очень теплым — в нем веяли запахи жареных каштанов, кунжута, солярки, пальмового масла, разогретых за день камней порта и человеческого нота, сливаясь в один причудливый аромат...
Хозяин, Отторино дель Веспиньяни, сидя в глубоком кресле своей роскошной каюты, был раздражен и мрачен, как никогда; вчера вечером он очень надеялся, что хотя бы в эту ночь заснет, но несмотря на лошадиную дозу снотворного, которое он принял, ночь вновь была бессонной.
И вновь в эту июльскую ночь на Отторино со всей неотвратимостью нахлынули воспоминания — воспоминания о той жизни, которая уже минула, жизни, в которой он мог бы быть действительно счастлив, но которую он загубил собственными же руками...
Сильвия...
Его Сильвия...
Это он загубил ее, это он стал для нее пусть не прямой, но косвенной причиной всех бед и несчастий, это из-за него она погибла той теплой августовской ночью...
— А-а-а,— пробормотал он, — все пустое... Ее уже не вернуть — тогда для чего же вспоминать?
Задав самому себе этот вопрос, но так и не найдя на него ответа, Отторино поднялся, подошел к стене, обшитой красным деревом и, взяв в руки барометр, несколько раз с явным неудовольствием постучал ногтем по стрелке. И с неудовлетворением отметил, что по пути в Ливорно качки, по всей видимости, не миновать.
Отторино дель Веспиньяни с чисто восточным фатализмом выпил рюмку драй-джина и вышел на палубу «Ливидонии», что лениво покачивалась на генуэзском рейде.
Дорожка от мощных электрических прожекторов на предрассветной глади волн казалась совершенно неподвижной — такой глубокий штиль царил на море. Едва слышно плескались ласковые волны, едва слышно качались под ветром прибрежные кипарисы — казалось, что своими острыми пирамидальными кронами они пронзают иссиня-черный бархат ночного тосканского неба...
Однако спокойствие это было обманчивым — и граф прекрасно знал об этом. К тому же, стрелка барометра опустилась на несколько делений, и это не предвещало ясной и безоблачной погоды.
Выйдя на палубу, дель Веспиньяни облокотился о поручни, подпер ладонями подбородок и стал лениво наблюдать, как по трапу поднимаются его приятели, приглашенные на предстоящий юбилей, сорокалетие — все со сдержанно-опасливым выражением на лицах.
Несмотря на то, что на грядущее празднество были приглашены все или практически все, кто представлял для дель Веспиньяни какой-нибудь интерес, Отторино не знал всех приглашенных даже поименно — этим ведал его секретарь, неаполитанец Джузеппе Росси.
Теперь мысли графа были далеко-далеко от предстоящего праздника.