Я наслаждался и самой страной, и тамошним образом жизни. Ежедневная работа состояла в том, чтобы взбираться на вершину горы, а затем спускаться по уступам вниз, на равнину, по пути убеждаясь, что ни одна овца не пересекла положенных ей для пастьбы пределов. Мне надлежало надзирать за овцами, не обязательно постоянно находясь рядом и не сгоняя их в стадо — достаточно было приглядывать, удовлетворяясь тем, что ничего худого с ними не происходит: задача не слишком сложная, ибо их число не превышало 800; а поскольку там сплошь были самки, чья жизнь сводилась к тому, чтобы кормиться, ягниться и пестовать потомство, вели они себя спокойно.
Немалое число из них я научился распознавать — к примеру, двух-трех черных, пару черных ягнят и еще несколько других, обладающих отличительными признаками, благодаря которым я мог выделить их в общей массе. Я старался разглядеть, на месте ли эти знакомцы, и если все они были тут и стадо в целом выглядело достаточно большим, я мог быть уверен, что всё в порядке. Поразительно, до чего быстро глаз научается замечать, что в стаде в 200–300 голов недостает каких-нибудь двух десятков. В моем распоряжении были подзорная труба и собака; с собой я брал хлеб, мясо и табак. Я выступал на рассвете, и уже близилась ночь, когда обход завершался, ибо гора, на которую мне приходилось взбираться, была очень высока. Зимой ее покрывал снег, и отпадала надобность следить за овцами сверху. Заметив помет или ведущие вниз по склону следы на противоположной стороне горы (там была долина с ручьем — узкий и длинный горный проход), мне полагалось двинуться по следам и отыскать заблудших; но я ни разу не видел ничего подобного — овцы всегда спускались вниз по своему склону, отчасти в силу привычки, отчасти потому, что именно на нем было изобилие корма: прошлогоднюю траву на пастбище выжгли ранней весной, как раз перед тем, как я там появился, и теперь пажить радовала глаз густой и яркой зеленью, обратный же склон никто не выжигал, и он зарос жестким бурьяном.
Жизнь у меня была однообразная, но для здоровья очень полезная. Страна была грандиозна — грандиозней трудно и вообразить. Как часто сидел я на склоне, глядя на волнистую линию холмов, на две белые крапинки в отдалении — фермерские домики; на задах виднелся маленький квадрат сада; чуть выше — ярко-зеленое пятно: огороженный участок, засеянный овсом; далее, в низине — загоны и сараи для стрижки овец. Я как будто наблюдал через подзорную трубу, но с обратной стороны — настолько чист был пронизанный светом воздух; казалось, это не реальная местность, а колоссальный макет или карта. Там, где холмы сводили на нет, начиналась равнина и тянулась вплоть до реки, на дальнем берегу которой высились уже другие горы, покрытые снегом, с зимы до сих пор не растаявшим; выше по реке, которая текла, делая множество излучин, по долине, достигавшей в ширину мили две, не меньше, виднелась вторая громадная горная цепь, и можно было различить узкое ущелье, прячась в котором, река скрывалась из виду. Я знал, что за этой цепью есть еще одна горная гряда; но за исключением одного места около самой вершины моей горы никакую часть ее ниоткуда не было видно; с этой же точки я всякий раз, когда погода была безоблачной, мог видеть отстоящий от меня на многие мили одинокий, покрытый снегами пик, который высотой мог поспорить с любой горой на свете. Никогда не забыть мне чувство одиночества, ощущение полной затерянности, какое испытывал я при лицезрении этой перспективы — лишь маленькие усадебные строения вдалеке давали знать о присутствии в мире чего-то человеческого, рукотворного; незабываема обширность этих гор и равнины, реки и неба; незабываемы изумительные атмосферные эффекты: иногда горы казались черными на фоне белого неба, а иногда, после холодов, наоборот — белыми на фоне черного неба, иногда они были видимы в разрывах или сквозь кружение облаков — а иногда, и это было самое лучшее, я взбирался на гору в тумане, а потом поднимался выше уровня его пелены; восходя всё выше, я глядел вниз, на море белизны, которую пронизывали бесчисленные горные вершины, казавшиеся островами.